Славомир Мрожек - Дневник возвращения. Рассказы [Сборник]

Он позволил. Разбудил ли меня резкий свет и рука, дергающая мою руку.

— Послушайте, послушайте!

Я увидел его острый нос у самого моего лица. Свесившись вниз со своего места, он тянул меня за рукав пижамы.

— Послушайте, если вы не курите, не храпите и не оставляете свет включенным, то чего вы, собственно, делаете?

— Хотите знать?

— Да! Ведь должны же вы что-нибудь делать, только я не знаю что. Это меня так тревожит, что я не могу спать.

— Я душу.

— Что вы делаете?

— Душу. Голыми руками или с помощью шнура. Разве вы не слышали о знаменитом «Душителе из

Ночного Экспресса»? Он курсирует главным образом по этой линии. Покупает билет в спальный вагон под видом невинного пассажира, а ночью душит. Охотнее всего, разумеется, тогда, когда в купе, кроме него и жертвы, никого нет. Он извращенец, и этот извращенец — я.

До утра никто меня не беспокоил. Когда на рассвете я вышел в туалет, то обнаружил его в коридоре, в пальто и с чемоданом. Он просидел на чемодане всю ночь. При виде меня он встал и, волоча за собой чемодан, удалился в другой конец коридора.

Мне стало его жаль, нелегка жизнь впечатлительного человека.

Похороны великого актера происходили зимой. Снежная метель хлестала по непокрытым головам провожающих. Столпившись вокруг открытой могилы они внимали надгробным речам, но не могли не ожидать момента, когда закончится прощальная церемония, каждый бросит горсть земли и можно будет надеть шляпы.

И тут вдруг у коллеги покойного, тоже выдающегося актера, из руки выскользнула его красивая меховая шапка и упала в могилу.

Все заметили это, хотя никто не подал вида, что заметил. И все понимали, в какой трудной ситуации он оказался.

Влезть в яму за шапкой — неудобно. Оставить шапку в яме — до крайности глупо. Не только потому, что простуда тогда обеспечена, не только потому, что жаль шапки, хотя и это не пустяк. Но прежде всего потому, что вернуться домой с сознанием того, что ты здесь, а твоя шапка там, уже в могиле, пусть и в чужой, что она тебя как бы опередила и ожидает тебя, а может, даже и призывает — страшно.

Все в напряжении ожидали, как он поступит. А он даже не дрогнул, а когда пришел его черед, произнес следующую речь:

— Дорогой и Незабвенный Друг! Ты покидаешь нас в этот морозный зимний день. Но еще больший холод ожидает Тебя у цели Твоего пути, холод Вечности.

Тут он понизил голос и нельзя было не восхититься его талантом.

— Что могу я принести Тебе в дар перед столь дальней дорогой? Только мою глубокую печаль от расставания, сдержанность не позволяет назвать это отчаянием, — а символически — то, что ближе всего ко мне, мой собственный головной убор. Да, я отдаю его Тебе, отказываюсь от него ради Тебя. Ибо там, куда Ты направляешься, будет еще холоднее, чем нам сейчас здесь. Пусть он служит Тебе в ином мире, как служил мне на земле.

Раздался ропот одобрения.

— Но, о Небо! — тут он схватил себя за голову. — …Правильно ли я поступил? Ты был известен великой скромностью, чужды были Тебе тщеславие и внешняя эффектность, а ведь шапка эта из сибирского лиса, почти новая и стоила она две с половиной тысячи. А вдруг вместо того, чтобы оказать тебе услугу, что было моим искреннейшим намерением, я оскорбил Тебя суетностью этого мира, тленной роскошью, жалким великолепием, которое всегда было Тебе отвратительно в этой юдоли слез и столь неуместным окажется в Царстве Небесном? Воистину, я начинаю сомневаться в ценности моего поступка, хоть и совершил его в искренней вере.

Публика затаила дыхание. Он же кивнул кладбищенскому служителю, чтобы тот достал из могилы его шапку. А когда тот исполнил поручение, забрал у могильщика его жалкий картуз, поднял его над могилой, выдержал паузу и закончил:

— Прими то, что Ты выбрал бы, если бы мог выбирать!

Затем он бросил картуз в могилу жестом столь выразительным, так точно рассчитанным во времени и пространстве, что раздались аплодисменты. Актер поклонился в сторону могилы, но только на четверть оборота. Каждому известно, что не пристало кланяться спиной к публике.

Неизвестно, дал ли он потом могильщику какое-нибудь вознаграждение за картуз. Некоторые утверждают, что когда могильщик робко протиснулся через толпу поклонников, он всего лишь пожал ему руку. Но истинный артист не должен платить, он же был истинным артистом.

В мои обязанности начинающего журналиста входило прочтение гранок, еще влажных от краски, последняя корректура и проверка газеты перед тем, как она поступит в город. Шел 1951 год, действие происходило в Польше, и читать следовало очень внимательно. Коллега, не заметивший, что в слове «Сталин» буква «р» заменила букву «т», исчез и не появился больше никогда.