Анатолий Гуницкий - Рассказы о Сашке

Сашка же, напротив, имел лицо в большей степени открытое, почти приветливое, незлобивое, добродушное, весёлое, беззаботно пустое, и вот в этой-то продувной открытости несложно было уловить – различить – заметить классические проявления национального пофигизма.

У Сашки, как и у Володи, тоже имелись усы, усы тонкие и тощие, казалось даже иногда, будто бы у него под носом прилипла к лицу серая, грязная бумажка. Ещё из-за этих тощих усов чудилось зачастую, будто бы Сашка немножко зловеще улыбается.

Не всем женщинам это нравилось. И не всем мужчинам тоже.

Да, конечно, – да, напрочь, – да, само собой, – да, явно и да, ясно-понятно, что никак Сашка не походил и на бодро-улыбчивого, и, однако ещё и на строгого, сосредоточенного непонятно на чем, и постоянно подозрительно помаргивающего крошечными черными глазками – как сторожевой пес, который вдруг позабыл, что надобно ему охранять, Петра Семёновича-Сергеевича, почти начисто облысевшего, уже давным-давно, триста – двести семьдесят – двести пятьдесят – двести сорок восемь – сто двадцать пять – девяносто – тридцать пять – семьдесят шесть – девять лет тому назад.

Не очень уж был Сашка, который умер совсем молодым, похожим и на Таисью Викторовну. Последнее могло бы даже показаться кому-то странным, ибо имелось всё же немало зыбких оснований считать Тасю, истовую поклонницу-любительницу болгарской обойной продукции, матерью Сашкиной; тем не менее, людям, коим довелось когда-либо вблизи увидать Таисью Викторовну, сразу же бросались в глаза её розовые, багровые, алые, сочные, плотные, влажные, крепкие, жирные, мясистые, трепетные, алчные, сжатые, ненасытные, дрожащие, вибрирующие губы, жадные и изящные, нежные и хищные, пухлые и рельефные, тогда как Сашка со своими кривыми, жёсткими губами (нижняя – узкая и верхняя – широкая) – и с грязно-серой бумажкой усов, на Таисью Викторовну не очень-то был похож.

А вот у Татьяны-Марины, у молчальницы, у жены Володькиной, брата Сашки, умершего совсем молодым, вообще почти и не имелось особенных примет внешних, глаза у неё, правда, были тёмно-карие, приветственно и иногда ярко – глуповато звонкие, только слишком уж сморщенные, сдавленные, стиснутые и полузакрытые, будто бы она хотела, и будто бы пыталась она постоянно проснуться, но плохо – скверно – дурно – неудачно – худо-нескладно у неё это получалось. С трудом, тяжело, хило, никак почти и не получалось. Тут только добавить можно, в связи с Татьяной-Мариной-молчаливицей, что поскольку вообще у большинства людей лица априори и непроснувшиеся, и кривые, и покосившиеся, и измятые, и сбитые, и отёчные, и помятые, и распухшие, и усохшие, то Татьянин-Маринин face являлся чем-то вроде этакого псевдо – лже суперсимвола многих-многих женских лиц человеческих.

При этом волосы у неё, у Татьяны-Марины, у жены Володиной, брата того самого Сашки, который… Так вот, да, – точно, странно, забавно – волосы у Татьяны-Марины цвет имели и золотистый, и тёмно-каштановый, то есть, в разное время суток то один цвет преобладал, то другой, то золотистого больше было, то тёмного и каштанового. Какого же цвета было больше, какого меньше – никто разобраться не мог. Ну и Володя в том числе. Ещё иногда он не мог разобраться, круглое лицо у Татьяны-Марины или овальное, квадратное или треугольное, пирамидальное или втянутое, впалое или одновременно и в правую и в левую сторону вытянутое.

Но вас интересует, наверное, – очевидно, – вероятно, – похоже, – возможно, – может быть, – может статься, – видимо, в какой мере «непроснувшность» того или иного лица является адекватной кривизне, сбитости, отёчности и помятости? Да в самой наипрямой, в наипрямейшей самой мере! Поелику – поскольку – потому что – оттого что – вследствии того, что – в результате того как, «непроснувшность» в единый смысловой узелок завязана с той же отёчностью. И с кривизной. И даже со сбитостью. Ведь лицо проснувшееся не может – или, по меньшей мере, не должно быть отёчным.

Не так ли? Не правда ли? С чего же, собственно говоря, ему, полноценно и самодостаточно проснувшемуся лицу, нужно отекать?

Нет, не с чего ему отекать, если оно в самом деле проснулось полноценно. Кривым-то оно, конечно, ещё может быть, хотя кривизна может разный иметь генезис.

Да, самый разный. Да, самый неоднозначный. Но вот зато и сбитость, и помятость, и измятость лица, впрямую указывают на то, что нет, нет, не проснулось, ни фига не проснулось ещё это лицо, что кажется, что только мерещится ему, лицу этому, будто бы проснулось оно! Разве нет? Возможно ли вообще представить, дабы проснувшееся, энергичное, свежее и бодрое лицо было измятым, искривившимся или сбитым?