Вениамин Смехов - В один прекрасный день...

…В огромном окне, что на лестничной площадке, солнечный март, далекие дали московских домов. Белые ряды близнецов – Новожилов столицы. Все правильно. Сказано: белокаменная Москва. Так и есть. А справа – Останкинская усадьба Шереметева, дворец-театр, который построен крепостными и в котором играли крепостные. И венчает этот гордый островок старой культуры церковь 1683 года рождения, зеленоглавая и тонкошеяя. Рядом – пруд, еще рядом – вот эта 13-этажная махина, телегород, телемуравейник, а через дорогу – Останкинская башня, превосходящая и Эйфелеву в Париже, и, конечно, старомосковскую пожарную каланчу, бывшую верхоглядку с колоколом, – раз в десять, не меньше.

– Ну хорошо, давайте, отвечаю телеграфным стилем.

– Спасибо. Ваши любимые роли?

– Те, что завтра дадут.

– Ясно, а из тех, что вчера?

– Роль отца моих дочерей.

– Ладно. Как соотносятся ваши кино-, теле– и театральные работы? Мешают, безразличны или помогают?

– Смотря какие, с кем, когда и как.

– Так. Неясно.

– Я правда неинтересный собеседник. Честно!

– Так. Ясно. Если бы не были актером, какую профессию предположительно вы бы имели?

– Не знаю.

– Ну, что вас еще греет, или о чем вы, как говорится, мечтали?

– Серьезные вопросы в несерьезной обстановке…

– Леонид Алексеич…

– Попробовал бы стать сочинителем.

– Литератором, можно сказать?

– Сочинителем, я говорю.

– Простите. Ваш любимый писатель?

– Во-первых, их несколько, а во-вторых, не скажу… Ну, Гоголь, Пушкин, Булгаков, Маяковский – кто еще? Ахматова, Мольер, Анатоль Франс, Вийон, Твардовский и кое-кто еще. Напишите – Козьма Прутков. Это будет искренне.

– Спасибо, ваши близкие друзья – актеры или люди чужих профессий?

– Чужих, только чужих.

– Вот! Я так и думал!

– Простите, я убежал.

– Ой, еще секунда: считаете ли вы, что актерская профессия устарела, ну, видоизменилась функционально, что режиссура фатально торжествует? Театр прошлого – это имена Кина, Каратыгина, Сальвини – актеров; театр нашего времени – это Станиславский, Мейерхольд, Вахтангов, Товстоногов и т. д.? Актеры уходят, режиссеры остаются?

Леонид кивнул кому-то проходящему, заглянув за угол, вернулся, опять закурил. И замер.

– Мда-а. Вы тоже подарочек, товарищ экзекутор. Это вы всем «интересным» такие вопросики кидаете?

– Вас удивляет такая постановка? – Серый пиджак холодновато блеснул очками и тоже закурил. Помолчали. Леонид оглядел вопрошателя, затем уставился в окно, туда, где церковь и дворец – творение крепостных, подневольных рук. Вздохнул.

– Театр не видоизменился, он просто стал театром, раньше было добровольное общество кочевников-солистов. Таким был мой дед, например, в юности. Были великие всплески, независимо ни от чего. В дурацком водевиле проявился великий актер Щепкин, который, с другой стороны, не любил и не играл Островского. Солисты не зависели ни от пьесы, ни от партнеров, ни от традиций. Но это, извините, еще не было театром. Театр искал себя. – Леонид, кажется, на кого-то озлился. А журналисту этого будто и хотелось…

– Как же независимо от пьес, если Гоголь писал «Женитьбу», имея в виду…

– А я имею в виду не Гоголя, а солистов-гастролеров. Словом, я считаю, театр как таковой сформулирован полностью лишь двадцатым веком.

– Сформулирован и похоронен!

– Молодец, люблю пессимистов, веселенький народ. Театр – это оркестр, да?

– Положим, вы правы, – улыбается черт, доволен.

– Давайте сравним с едой. Вы любите поесть?

– Не понял.

– Ну, вкусно пошамать вы не дурак? Отведать харча неслабого любите? – Он грубил нарочно. Чувствовал: чем грубее, тем короче.

– Ну, положим. А вы веселый.

– Дочь моя старшая – обжора, младшая – худила и ест пятый год из ложечки. Но не в этом суть. Сделала им мамаша плов – фирменный плов, со всеми тонкостями этого дела. Объедение. Младшую я вскормил с шутками и заговорками, гляжу – старшая берет добавку, чмокает от восторга, но от съеденного по всему краю тарелки аккуратно выложены лук и морковь. «Лена, ты что, шутишь? Почему ты выбирала, почему не съела целиком?» – «Пап, – говорит, – ты хочешь, чтоб меня вырвало? Я только сырые овощи люблю, разве не знаешь?…» Это я к чему треплюсь-то? Плов ей жутко понравился. А вкус плова организован совместной, так сказать, оркестровкой риса, мяса, лука, специй, моркови и так далее…

– Не последнюю роль играет и казанок!

– Молодец! То есть помещение, здание, акустика, если сказать по-театральному. Так вот, к чему я все это нагородил? Театр стал театром в том смысле, что научился готовить плов – хуже или лучше, но именно такую оркестровочку. А в старые времена вам предлагалось в отдельности – вот огурец, вот ветчина, вот лук, морковь… Театр еще смущается порою. И когда говорят: режиссер задавил актера – чушь! О Мейерхольде столько писали как о «насильнике»! Ну, кого-то он задавил, то есть перекрыл театром – светом, построениями, тем, сем, но хорошего актера разве задавишь? Только выиграли актеры, что не у безликого штамповщика, а у такого «давителя» трудились. Какие имена-то! Штраух, Ильинский, Бабанова, Свердлин, Гарин, а?