Анастасия Петрова: Последняя треть темноты

— Вы что — хотели персиков? — Валя скосила глаза на огромный матерчатый мешок, брошенный на веранде на синий дощатый пол. Мешок был запачкан углем, и в одном месте на нем выступило пятно от сока. Пахло персиками, треснувшей кожурой, продавленной мякотью, шершавой внешней косточкой и внутренней — ореховой.

Вдоль границы острова тянулись валуны, из которых море выточило разные фигуры — акул, людей, дельфинов, огромных собак и птиц, кораблей. Жители острова считали фигуры магическими и верили в то, что каждая из них стоит на своем месте не просто так. Пес Аттила, например, спас мальчика, чуть не утонувшего в волнах недалеко от берега. Жозеф-Мари, философ и отшельник, излечился на острове от тяжелой болезни. А вот акула, напоровшись на острый выступ утеса, нашла здесь свою смерть. Должно быть, зрелище было жутким, потому что скелет акулы выставлен в микро-музее диковинок острова, и скелет этот напоминает остов корабля. Конечно, с точностью никто не мог определить, как думало море, но многие жители, особенно старики и якобы очевидцы, утверждали, что узнают своих героев.

— А когда море ставило памятник в последний раз? — наивно обращалась Нина к седобородому продавцу фруктов.

— Очень давно, — отвечал старик, неторопливо складывая персики в мешок и выбирая помягче.

— А очень давно — это когда? — не отставала Нина.

— Мно-о-о-го лет назад, — качал головой старик.

— То есть, это примерно… когда? — Нина показала пальцем на желтый персик с румянцем. — Вот этот.

Продавец кивнул и положил персик в мешок.

— Лет восемьдесят назад, я тогда еще мальчиком был. И не спрашивайте, сколько мне сейчас. Не поверите. — Он подмигнул Нине и наклонился к Саше. — Черники хочешь?

С черничными лукошками в руках девочки уселись на деревянную скамейку, утопающую ножками в песке, и уперлись лбами в низкое облачное небо. Через пять минут Саша перемазалась с ног до головы и потребовала добавки.

— Знаешь что? — весело спросила она, вскочив на ноги и упершись руками в Нинины колени.

— Что? — Нина аккуратно убрала Сашины руки и отряхнула джинсы.

— Мы с тобой настоящие сестрички! — Саша запрыгала вокруг скамейки. — Угадай, сколько мы еще будем дружить?

— Ну-у-у-у… — хитро улыбнулась Нина. — Даже не знаю. Еще два дня?

— Не-а! — крикнула Саша так, что выходящие с рынка люди на другой стороне набережной услышали и обернулись. — Еще попытка!

— Дай подумать… — Нина притворилась, что думает. — Может быть, до конца недели?

— Опять не то! — Саша засмеялась и захныкала одновременно, легонько шлепнув Нину маленьким кулачком по руке.

— Хорошо. Предположу самое невероятное, — с серьезным видом произнесла Нина. Саша ждала, затаив дыхание. — До конца месяца!

Нина расхохоталась.

— А вот и нет! Мы будем дружить до конца жизни и потом тоже! — И Саша радостно побежала вперед по берегу, оглядываясь, улепетывая задом наперед, мелькая как цветное пятнышко на коричневой маслянистой поверхности, которая была морским дном.

Валя собиралась прогуляться, пусть и без особого желания, без радости, преодолевая боль в левой ноге, проклиная ортопедов, плоскостопие, искривление большого пальца, воспаление фаланги, болевой синдром, а заодно лишние килограммы, которых за шестнадцать лет жизни во Франции прибавилось столько, что в зеркало и мужу в глаза смотреть тошно; проваленную карьеру, на ладан дышащий брак и предательскую реальность, в которой ну никак не удается устроить нормальную жизнь. Если кого-то Валя и винила в Сашиных проблемах, то только себя и мужа.

— «Ну и семейка?» Психолог сказал тебе «ну и семейка?» Ну и психолог!

— Между прочим, я с ним согласна!

— То есть, по-твоему, это мы виноваты в том, что она такая?

— Что посеешь, мой дорогой. Сколько раз ты уходил из дома? Помню, одно время ребенок даже толком не понимал, кто его мама, боже мой!

— Хватит чушь пороть! Тебе что — жир в голову ударил?

И так далее, и так далее, и так далее.

Выяснение отношений, вопли, оскорбления и хлопанье дверьми давным-давно стали привычными условиями существования некогда счастливого семейства. Хотя и теперь иногда они были счастливы. Но каждый по отдельности, каждый в свое время, и только потому, что человек физически не способен изо дня в день себя изводить. Подвергни организм длительной пытке, и мозг отключится. Ведь даже самое депрессивное сознание самого несчастного человека на земле не может оставаться неизменно депрессивным каждую секунду бесконечного времени. Светлая мысль все равно промелькнет. А дальше — можно ее давить, сколько влезет.