Анар - Шестой этаж пятиэтажного дома

— Как вам не стыдно, Заур? — сказал он беззлобно. — Ведь это я пригласил вас на ужин.

— Что? — сказала Тахмина. — Так вот почему… Дурачок ты!

Она бросилась ему на шею и повисла, визжа.

Зауру не хотелось выпускать ее из объятий, хоть он и чувствовал тяжелое присутствие Мухтара.

— Вы в метро? — спросил Мухтар.

— Нет, — сказал Заур, — мы пройдемся пешком.

Мухтар попрощался и торопливо зашагал к станции «Краснопресненская», и Заур, задержавшись взглядом на ссутулившейся усталой спине и мешковатой фигуре режиссера, подумал о Мухтаре его же словами: измятая простыня, которой уже никогда не быть парусом и которой парус может только сниться в одиноком номере гостиницы в чужом городе.

Холодный, пронзительный бакинский ветер бил в стекло будки телефона-автомата, в которой Заур окоченевшими пальцами вращал ледяной диск.

— Алло.

— Это я.

— Ага, — сказала она, и в голосе ее не было ни радости, ни огорчения серый бесцветный голос, серый бесцветны тон, серый бесцветный день.

— Когда мы встретимся?

— Я сама тебе позвоню.

— Когда?

— Не знаю.

— Сегодня?

— Нет, нет, не сегодня, и не завтра, и не послезавтра. Через несколько дней.

— Но почему?

— Потом, Заур. Мне надо решить один важный вопрос. Потом ты узнаешь. Прошу тебя, только очень прошу, ты мне пока не звони, хорошо? Несколько дней, неделю, может быть. Так надо. Хорошо?

— Ну хорошо, — сказал он без особого энтузиазма.

— Слово мужчины? Я сама тебе позвоню. Ну, пока.

— А ты меня любишь?

— Люблю, люблю, — поспешно и как-то машинально сказала она, и в этих словах было больше желания поскорее закончить разговор, чем вложенного в них смысла.

— Ну хорошо, до свидания, — сказал он.

— Пока, — сказала она и сразу же повесила трубку. Он некоторое время слушал короткие, назойливо одинаковые гудки — ду, ду, ду…

Проходили дни, и он вздрагивал от каждого телефонного звонка на работе и дома, но Тахмина не звонила. И мать, чувствуя его состояние, нервное и раздраженное, по-своему толковала его, вернее, имела несколько толкований, каждое из которых тревожило ее.

После решимости, проявленной Зауром с поездкой в Москву, Зивяр-ханум поняла, что на этой стадии радикальные меры могут дать лишь обратный эффект, и избрала другой путь: ежедневно малыми дозами, намеками или открыто, резко или мягко, но методично и неустанно изливала по каплям, по крупицам собранную информацию о «непорядочности» Тахмины, о ее прошлых и недавних похождениях, и всякий раз, до того как Заур пресекал эти разговоры или просто уходил из комнаты, из дому, она успевала посеять в нем зернышко отчуждения и сомнения, уязвить его самолюбие.

— Я слышала, — говорила Зивяр-ханум, — что не ты один был в Москве? — Заур, не чувствуя подвоха, прислушивался к следующей фразе. — По тому же поводу, что и ты, и в то же самое время там был и Мухтар Магеррамов, — заканчивала она, зная, что Заур, может быть, уже и не услышит продолжения. — Как же вы ее делили-то? В другой раз:

— Вчера смотрела телепередачу. Режиссер — Магеррамов. Вы же с ним почти родственники…

Заур выбегал из комнаты, не зная, как ему быть; все требования не вмешиваться в его дела и все ссылки на то, что он уже взрослый, приводили к тому, что разговор откладывался на несколько часов или, в лучшем случае, на сутки. Оставался единственный выход — уйти из дома, и он внутренне был готов к этому, даже не задумываясь особенно, куда и к кому пойдет.

Проблема была в другом: он готов был порвать с семьей из-за Тахмины, но любила ли его Тахмина — он не знал, несмотря на все, что было. И, быть может, это незнание, эти сомнения и были ростками тех самых семян, которые сеяла Зивяр-ханум.

— Ты только очередной экспонат в богатой коллекции, — говорила мать. — У нее к тебе чисто спортивный интерес. Жаль, что ты мне сын и между матерью и сыном должна быть какая-то завеса. А то я живо объяснила бы тебе, чего нужно от тебя такой женщине, как она. У нее же все мужчины распределены заранее: муж для ширмы, Спартак для содержания, Дадаш для карьеры, Мухтар для славы, ну а ты, дурачок, для развлечения.

Зивяр-ханум приводила и другие соображения: «Я знаю, на что она рассчитывает: думает, что мы умрем — я и твой отец — и наша квартира, все наше добро, все сбережения останутся ей».

Эта версия была уж вовсе невероятной, и Заур из чистого любопытства спрашивал:

— Не понимаю, каким образом она может рассчитывать на вашу квартиру и добро.

— Очень просто. Она думает, мы скоро умрем, и она женит тебя на себе. Это она в гробу увидит, — взвинчивала себя Зивяр-ханум.