Шервуд Андерсон - Возвращение

Повидаюсь с Германом, Фрэнком и Джо. Затем я навещу Лилиан и Кэт. Право же, это будет очень весело!» Может случиться так, что, когда он приедет в Кекстон, бейсбольная команда этого городка будет играть, скажем, с командой Йерингтона. Может случиться, что Лилиан пойдет с ним посмотреть на состязание. В глубине души он надеялся, что Лилиан так и не вышла замуж. Как он мог это знать? Ведь он уже много лет не имел из Кекстона никаких известий. Игра будет происходить на поле Хефлера, и они с Лилиан отправятся туда, пройдут под кленами по Тарнер-стрит, мимо старой бочарни, затем по пыльной дороге, где раньше была лесопилка, а оттуда прямо на поле. Он понесет светлый зонтик над головой Лилиан, а Боб Френч будет стоять у входа и взимать с посетителей по двадцать пять центов.

Да нет, это уж, пожалуй, будет не Боб, а его сын. Как приятно подумать о том, что Лилиан вот таким образом отправится на бейсбольный матч со своим прежним возлюбленным! Сотни мальчишек, женщин и мужчин, вздымая пыль, протискиваются через калитку для скота на поле Хефлера; юнцы со своими девицами, несколько седовласых старушек — матерей участников команды и, наконец, они с Лилиан усаживаются на шатких скамейках трибуны на самом солнцепеке.

Так это и было однажды, и трудно передать, что они с Лилиан переживали, сидя рядом друг с другом! Нелегко было сосредоточить внимание на игроках, носившихся по полю. Нельзя было даже спросить соседа: «Кто сейчас впереди, Кекстон или Йерингтон?» Лилиан положила руки на колени. Какие это были белые, нежные, выразительные руки! Однажды — это было как раз перед его отъездом в Нью-Йорк к дяде и через какой-нибудь месяц после смерти матери — они с Лилиан вечером пошли на это поле. Отец Джона умер, когда сын был еще подростком, и у него больше не осталось в городе никаких родственников. Отправиться на поле вечером было, пожалуй, несколько рискованно для Лилиан — рискованно для ее репутации, если бы это, скажем, обнаружилось, но она, по-видимому, охотно пошла с Джоном. Вы знаете, что представляют собой девчонки этого возраста в захолустном городке!

Ее отец был владельцем обувного магазина в Кекстоне — добрый, всеми уважаемый человек, но семья Холденов… ведь отец Джона был адвокатом!

После того как в тот вечер они вернулись с поля — это было, вероятно, уже после полуночи, — они решили посидеть еще на крылечке перед домом ее отца. Он, наверно, знал об этом. Подумать только — дочка чуть ли не до полночи болтается где-то с-молодым человеком! Они прильнули друг к другу с каким-то самозабвенным чувством отчаяния, в котором ни один из них не отдавал себе ясного отчета. Она вернулась домой после трех часов, да и то лишь потому, что он на этом настоял. Он вовсе не хотел, чтобы о ней бог знает что говорили. А он бы мог… Когда она поняла, что он собирается уйти, она вдруг стала похожа на крохотного испуганного ребенка. Ему было тогда двадцать два, а ей, наверное, около восемнадцати.

Восемнадцать и двадцать два — всего сорок. Джону Холдену было сорок лет в тот день, когда он сидел за завтраком в гостинице небольшого городка, в десяти милях от Кекстона.

Теперь ему казалось, что он, пожалуй, мог бы пройтись с Лилиан по улицам Кекстона к полю и небезрезультатно. Вы знаете, как это бывает. Но молодость ушла, и тут уж ничего не поделаешь. Если действительно будет бейсбольный матч и Лилиан согласится пойти с ним, он поставит автомобиль в гараж и уговорит ее пройтись пешком. В кино часто видишь такие истории: человек после двадцати, лет отсутствия возвращается в родной город, и новая красавица сменяет увлечение юности — что-нибудь в этом роде. Весной листья кленов прекрасны, но еще прекраснее они осенью, это какой-то пожар красок мужественности и женственности.

Настроение у Джона после завтрака было неважное. Ему предстоял путь в Кекстон: раньше дорога туда в шарабане отнимала почти три часа, а теперь это расстояние без всяких усилий можно было покрыть за двадцать минут.

Он зажег сигару и отправился на прогулку, правда, не по улицам Кекстона, а по улицам городка в десяти милях от него. Если он приедет в Кекстон к вечеру, скажем в сумерках, то…

И вдруг с какой-то щемящей болью Джон осознал, что жаждет темноты, приветливости тихих вечерних огней. Лилиан, Джо, Герман и все остальные… Восемнадцать лет прошло и для них, не только для него. Теперь ему в какой-то мере удалось превратить свой страх перед Кекстоном в страх за других людей, и он почувствовал облегчение. Но тут же вспомнил, что он затеял, и ему снова стало не по себе. Придется столкнуться с большими переменами, с новыми людьми, новыми зданиями, с людьми средних лет, ставшими стариками, с молодежью, которая стала теперь поколением средних лет. Во всяком случае, теперь он думал о других. Теперь он уже не думал только о себе, как в те времена, когда писал домой восемнадцать лет назад. «Неужели я по-прежнему думаю только о себе?» — вот к чему сводился вопрос.

Читать дальше