Шервуд Андерсон - Повесть о человеке

Существует реальный мир, который мы все знаем, иди нам кажется, что знаем, — мир низеньких домиков и ферм среднезападных штатов, с проволочными изгородями, окаймляющими поля, и фордовскимм тракторами снующими взад и вперед, мир городов с их университетами, расклеенными всюду рекламами и всем, из чего состоят наша жизнь, или нам кажется, что состоит.

Словом, есть мир, с которым все мы неразлучны, но есть, еще и другой мир — мне хочется назвать его миром Уилсона, — какой-то полный тумана мир, мир, где все близкие предметы кажутся далекими, принимают новые удивительные формы, где человеческая душа вывернута наизнанку, где глаза начинают видеть что-то новое, где пальцы нащупывают необычные, странные предметы.

Все в этом мире загромождено стенами.

Мне посчастливилось завладеть всеми стихами Уилсона. Случилось так, что я был первым репортером, который вошел в комнату той ночью, когда обнаружили труп женщины. Все его стихи лежали там, переписанные аккуратным почерком в ученическую тетрадь, и тут же стояли прибывшие на место происшествия туповатые полисмены.

Воспользовавшись тем, что они на миг отвернулись, я сунул тетрадь себе под пальто. Пока шел разбор дела Уилсона, мы напечатали в нашей газете кое-что из его наиболее понятных стихов. Получился совсем неплохой материал для газеты — «поэт, который убил свою любовницу».

Чикагские читатели им заинтересовались.

Но вернемся на минуту к самим стихам. Сквозь весь сборник отчетливо проходит мысль о том, что люди воздвигли между собою степы и теперь, может быть, обречены всю жизнь томиться за этими стенами, неустанно стучась в них кулаками, всем, что попадется под руку, день и ночь стремясь пробиться на волю. Трудно было понять, шла ли речь об одной огромной стене или об отдельных перегородках вокруг каждого человека. Иногда Уилсон писал об этом так, иногда иначе. Люди сами построили вокруг себя эти стены и теперь томятся за ними, лишь смутно угадывая, что там, по ту сторону, — тепло, свет, воздух, красота, настоящая жизнь. Но в то же время, из-за собственного их безумия, стены эти становятся все крепче, поднимаются все выше. У меня от этих образов просто голова кружилась. Не знаю, какими они покажутся вам.

В других стихах говорилось о глубоких колодцах — люди повсюду их для себя роют и все глубже и глубже закапываются в землю. Они, само собой разумеется, совсем этого не хотят, и никто их к тому не принуждает, но из года в год они продолжают делать одно и то же, колодцы становятся все глубже и глубже, голоса, удаляясь, звучат все глуше и глуше, и снова свет и тепло уходят куда-то дальше и дальше, и все это — из-за слепого упрямства людей, из-за их нежелания понять друг друга.

Все эти стихи Уилсона, с которыми, я столкнулся, показались мне очень странными. Вот одно из его стихотворений. В нем, правда, как раз ничего не говорится ни о высоких стенах, ни о кадках, ни о глубоких колодцах. Мы напечатали его в газете во время следствия, и многим оно понравилось. Должен признаться, что и мне тоже. Я привожу его здесь для того, чтобы моя повесть звучала убедительнее, чтобы вы увидели яснее, каким странным человеком был мой герой. Стихотворение это озаглавлено просто — номер девяносто седьмой. Вот оно: