Глеб Тригорин - Стезя. Жизненные перипетии

Князь, молча, посмотрел на Зауроподова и, положив книгу на стол, встал.

– Реальность. А реальность такова, друзья мои, что эти вот самые чумазые и кухаркины дети решили всё исправить и восстановить утраченную справедливость. Отомстить за века страданий и унижений. Допустим, изгонят, уничтожат они дворян, истребят казачество – два сословия, на которых испокон веков держится империя Российская, а дальше что: новый мир из бывших рабов и всяких авантюристов без роду-племени? Интересная получится закваска. В наследство они получили уникальную культуру, созданную дворянством. Воспримут ли они те высокие идеалы и принципы этой культуры, усвоят ли? Сомневаюсь. Ломать, как говорится – не строить.

– Кстати, Викентий Сигизмундович, этот сочинитель, как вы изволили выразиться, сам «чумазый», земский врач, из крестьян, – со скрытым злорадством в голосе сказал Клеопатров.

– Но это только лишний раз подтверждает правило: каждый сверчок – знай свой шесток. Значит, осознал свое место, – невозмутимо парировал князь.

– Уж больно вы, Викентий Сегизмундович, суровы и несправедливы. Прям ящер какой-то доисторический. Налететь бы и разорвать на части. Сей сочинитель, как вы изволили выразиться, замечательный русский писатель. И в России, и здесь в Европе он необычайно популярен. Я уверен: он займёт достойное место в мировой литературе и прославит русскую изящную словесность на века.

– Не спорю, мой дорогой Орест Фёдорович, не спорю. Писатель он, безусловно блестящий, но речь здесь не о нём. Вот послушайте, что он пишет дальше: «…Что вы, например, скажете, сударь мой, насчёт такого красноречивого факта: как только чумазый полез туда, куда его прежде не пускали – в высший свет, в науку, в литературу, в земство, в суд, то заметьте, за высшие человеческие права вступилась прежде всего сама природа и первая объявила войну этой орде. В самом деле, как только чумазый полез не в свои сани, то стал киснуть, чахнуть, сходить с ума и вырождаться, и нигде вы не встретите столько неврастеников, психических калек, чахоточных», – тут князь замолк, многозначительно окинув взором слушателей и, помахав указательным пальцем, продолжил, – вот вам подтверждение, сам автор прекрасно знал о чём пишет, проверил на собственном опыте, – опустив взгляд, он стал читать, – «и всяких заморышей, как среди этих голубчиков. Мрут, как осенние мухи. Если бы не это спасительное вырождение, то от нашей цивилизации давно уже не осталось камня на камне, всё слопал бы чумазый».

Князь на мгновение замолк.

– Нет, ваша трактовка этого произведения не выдерживает никакой критики, – еле сдерживая раздражение и гнев, взорвался Зауроподов, – Во-первых, вы вырываете из контекста произведения слова Рашевича, и преподносите нам в совершенно другом свете, интерпретируя его речь в своих целях. Это несправедливо, не честно.

– Что ж тут нечестного, сударь? Господин Чехов, я думаю, – на мгновение задумавшись, Тиранозавров продолжил, – в знак солидарности со своим классом, хотел показать Рашевича в неприглядном свете, а получилось всё наоборот. Как бы это кощунственно не звучало, но своей жизнью Чехов подтвердил мысль, сказанную устами Рашевича. Да и родные братья этого гражданина – красноречивый пример. Печально, но факт. Но послушайте дальше. Это манифест, так сказать моральный кодекс чумазых и кухаркиных детей. Прошу вас господа, проявите сдержанность и терпение: «Никогда ещё наша наука и литература не находились на таком низком уровне, как теперь! У нынешних, сударь мой, ни идей, ни идеалов, и вся их деятельность проникнута одним духом: как бы побольше содрать и с кого бы снять последнюю рубашку. Всех этих нынешних, которые выдают себя за передовых и честных людей, вы можете купить за рубль-целковый, и современный интеллигент отличается именно тою особенностью, что когда вы говорите с ним, то должны покрепче держаться за карман, а то вытащит бумажник… А нравственность? Нравственность какова?… Теперь уже не удивляются, когда жена обкрадывает и покидает мужа, – это что, пустяки! Нынче, батенька, двенадцатилетняя девочка норовит уже иметь любовника, и все эти любительские спектакли и литературные вечера придуманы для того только, чтобы легче было подцепить богатого кулака и пойти к нему на содержание… Матери продают своих дочерей, а у мужей прямо так и спрашивают, по какой цене продаются их жёны, и можно даже поторговаться,…»

Князь закрыл книгу и поднял глаза. Они искрились и светились, словно какое-то душевное озарение посетило его. Все молчали, осознавая правдивость сказанных слов. Но было сомнение, которое медленно, но неумолимо формировалось в протест, и Зауроподов не выдержал: