Денис Гуцко - Большие и маленькие

Васька в прихожей зашивает кед. Делает вид, что зашивает – давно уже управился, не хочет попадаться на глаза Сому. Васька видел, что было за гастрономом. То, что Сом назвал «схлестнулся там с одним» выглядело на самом деле иначе. Пузатый коротышка – тот, что приходит со стороны частного сектора и ни с кем никогда не разговаривает – с первого удара сбил Сома на землю и разъярённым хряком пробежался по его спине, от шеи до зада. Сом теперь наверняка сорвёт злость на нём с Нинкой. Если бы не две бутылки «Особой» и три пива на кухонном столе, Васька бы вообще на сегодня ушёл. Заранее морщится. Можно попробовать принять – и слинять. Вовремя. Не досиживать. Но если хорошо пойдёт, это сложно. Есть ещё вариант: Сом может ведь оторваться на малом. В последнее время взъелся на малого не на шутку.

Ромка сидит на корточках в комнате за занавеской, щёки расплющил о коленки. Он с самого начала спрятался и сидит тихонько, не шелохнётся. Ноет и ледяным языком лижет спину сквозняк. Под окном собаки бегают за проезжающими машинами – лают взахлёб, лопаются от лая.

Сначала пришла одна Нинка, и он выбежал к ней, потому что хотел есть. Но Нинка принялась ругать его за то, что он покакал на пол.

– Я тебе, сучонок, что говорила, а?! В горшок, в горшок!

И хлестала. Ромка понимал насчёт горшка, просто не успел. Хлестала, но не очень сильно, Ромка поэтому молчал. Потом она вытерла пол и вымыла ему попу. Походила, поворчала и достала банан.

– На вот… ешь…

Лёшка заспешил к брошенному на угол софы банану, но тут дверь хлопнула и появился Сом. Ромка убежал за занавеску и так и сидит здесь тихонько на корточках, сопит в коленки. Отсюда ему видно гладильную доску, баллон с солёными огурцами, веник и софу с жёлтым бананом на самом углу.

На кухне кричит Нинка. Она всегда кричит. Такой голос – как арматуриной по жести.

– Прикинь, – обращается она к Сому. – Хромая вконец оборзела. Я сёдня Хромой в бубен дала.

– Чё такое? – вяло отзывается Сом.

Нинка рассказывает, замедляясь вместе с растущими книзу очистками, прерывается, когда очисток обрывается или когда нужно взять новую картофелину.

– Сука, бутылки мои попёрла. Я спрятала за жбан… ну не во что было сложить… Ага… Пока нашла кулёчек, вернулась – нету. А я ж, сука, видела – Хромая за углом лазила…

Сом, скорей всего, слушает. Смотрит в стену. Закуривает, осторожно щупая фильтр битой губой. На запах приходит Васька. В одном кеде, второй несёт за вытянувшийся шнурок, как дохлую крысу за хвост. Косится на Сома, присматривается – очень хочется курить, но попросить он пока не решается.

– Во, зашил.

– Куда, на хер, в обуви! – рявкает Нинка.

Васька послушно разворачивается и уходит в прихожую.

Возвращается босой, но по-прежнему с кедом на вытянувшемся шнурке – и снова:

– Во, зашил.

– Ну давайте, давайте, – Нинка начинает представлять из себя хозяйку. – Садимся.

Отклячив зад, вертится между столом и плитой. На столе появляется хлеб, соль, помидоры, в колечках лука селёдка, выложенная на четвертушку газеты.

– Картошка скоро уже.

Но раздаётся звонок, и, гулко матюкнувшись, Нинка бежит открывать.

Евлампиха.

Подходит к кухонной двери, но на кухню не заходит, останавливается у порога. Пять бутылок – две светлые повыше, три тёмные пониже – торчат, как башни. Нинка – между Евлампихой и накрытым столом. Стоит, молчит нетерпеливо – мол, ну чего, чего?

– Я ж, Нин, узнала… насчёт логопеда, – начинает Евлампиха. – В понедельник, вторник и четверг… с утра до двух.

– Ясно.

– А нет, в четверг до пяти.

– Ясно.

– А то… если хочешь, я свожу… смотри… – Старушка, решившись, уже саму себя подгоняет, подстёгивает словами: – Мне всё равно туда. Вон, ногу лечить. Хорошие там процедуры, помогают здорово. Ну и Рому свожу, а то что ж он так…

– Не надо, – обрывает её Нинка. – Сама свожу. В четверг. Сама.

Евлампиха переминается с ноги на ногу, качает головой. Хозяйка хмурится: не ко времени, Сом не в духе, совсем не ко времени. Васька, пощёлкивая большими пальцами ног, смотрит на баб. Сом молчит.

– Может, пусть Рома у меня переночует? – в этих её словах ни тени надежды. – А? Я его искупаю, чаем напою… Вы ж всё равно… это… – делает многозначительные глаза на натюрморт. – Ужинать собираетесь.

– Иди, мать, – гремит Нинка. – Иди, Христа ради!

– Нин, ну ей-богу, пусть…

– Иди!

Евлампиха начинает движение к выходу, но потом возвращается, одной ногой решительно ступив за порог кухни, трясёт корявым пальцем в сторону Сома: