Грим - Приключения в приличном обществе

- Сострадание? - очнулся от своих мыслей Маргулис. Он все это время пребывал в задумчивости и от нечего делать ходил конем.

Сострадание - это страсть, господа. Не жалкое сочувствие анонимному ближнему, мясо которого во весь телеэкран демонстрирует нам оператор после взрыва в метро, а сострадание в собственном соку, телепатия тепла из тела в тело. Едва выносимая жалость к нам, смертным, да что там - мертвым, считай, ввиду краткости нашего пребывания на этой земле. Ах, господа. Маргулису я не сказал, но вам скажу: мне теперь бывает нестерпимо жаль отверженных женщин, поверженных мужчин, а детей и стариков жалко всех независимо от степени их занудства.

Эту жалость в себе я в период совместного нашего с Евой существования впервые открыл. Раньше во мне ее не было. А теперь накатывает.

- Сострадание ослабляет? - переспросил Маргулис. - Неправда. И даже наоборот, может возбуждать справедливый гнев. Столько гнева, что на истребление небольшого народца хватит. - Вероятно, белых имел в виду.

Я был ни добр, ни зол. В меру упитан. Иногда хитер. Был ни холоден, ни горяч. Порой человеком редкого бездушия себя проявлял. Ронял, бывало, слезинку, теряя близких. Я страдаю - какое мне дело до страданий других? Никакого понятия не имел о сочувствии сущему. Сочувствовать, граждане - соучаствовать в вашей беде. Сострадать - брать на себя часть вашей ноши.

- Эмпатия, мой маркиз, это способность радоваться чужому успеху, - сказал мой Маргулис. - Психологически это труднее, чем сострадать.

Слишком много определений. Я совершенно запутался в них. А то есть ведь еще любовь. При Маргулисе эту тему только затронь. Непременно сведет к революции. Однако он про любовь и сам не забыл.

- В любви человек спасается. От самого себя, может быть. Выбрав любовь, он лишает себя возможности полностью отдаться другому чувству. Зависти, например. Ненависти. Пустословию. - Он кивнул на философа, что меня удивило. До сих пор его мнения о мыслители были сплошь позитивны. - То же и сострадание, маркиз. Оно, сударь мой, сродни половой любви, в которой мы зачастую не вольны в выборе объекта. Посудите сами, - продолжал он, оживляясь. - У многих существ способность вызывать сострадание, провоцировать его - форма защиты. Существует на уровне инстинкта и зачастую они сами не знают о нем. Как животные, например. Они и не подозревают, что существует такое явление. Однако сплошь и рядом на жалость бьют. И их, бессловесных, наиболее жаль. Также и люди такие есть. Это вампиризм своего рода. Еще раз прошу обратить ваше внимание на аналогию с сексом. Сострадание активно. Сострадаемое - пассивно и женственно. Оно бесконечно конституирует, подгоняет под сострадателя свое я. Занимает как бы позицию. - Он вполне уместно ухмыльнулся и продолжал. - В сексе: она провоцирует и конституирует. Он проникает и ...

Остается! Я проник в ее мир - безо всякого секса - и тем проще, чем примитивней он на тот момент был.

- Со мной, знаете ли, забавный случай произошел...

Но выслушивать про мой случай Маргулис не стал и на этот раз.

- Позже, маркиз, позже. Знаете, мы готовимся провернуть здесь одно дельце. И я очень рассчитываю на вашу эмпатию.

Я в отместку ему тоже не стал выслушивать его дельце. Разумеется, касающееся революции.

Оттого, что Маргулис, а за ним и еще некоторые звали меня маркизом, во мне появились определенные свойства: вежливость, светскость, способность смотреть на события несколько свысока. Так что насчет маркиза я не возражал. Да и что с них возьмешь, с зеленых. Могли бы и груздем назвать. При нормально-бестолковом состоянии здешних умов я допускал всякое. Многие считали меня светочем. А один принял меня за лампочку и даже читал при мне.

Вообще бледнолицый больничный люд мне все более нравился. Люди-лютики, тихие дон-кихоты, которые подпевают не в такт, делают не так, шагают не в ногу и вечно нарушают симметрию. Их непраздные головы были вечно чем-нибудь заняты и склонны выводить невероятные умозаключения из простейших посылок.

Из консервных банок, например, как ищущий истину наш знакомый Жевакин, утверждавший, что скрыта она в одной из них. Этих к/б через его руки прошло множество. Озабоченным Винни-Пухом он ошивался возле столовой, выпрашивая у поваров, требовал с воли, ему слали, он вскрывал и неизменно разочаровывался. Глядя на его лицо, всегда можно было догадаться, что он нашел: кильки в томате, зеленый горошек или икру. Ходил он в полосатой пижаме, как матрас или матрос, но скорее матрос, потому что снят был в свое время с катера 'Стерегущий' и помещен в наш Сад, приняв свалившееся на него безумие как Дар Божий. Маргулис возлагал на него как на матроса особенные надежды. Вот, припоминаю теперь: полосы на пижаме были широкие, светло и темно зеленые, и располагались повдоль. Выходит, матрас.