Грим - Приключения в приличном обществе

Я стал замечать в себе склонность к визионерству. Мне нравилось наблюдать - из себя, как из центра вселенной - этот малый, но изменчивый и подвижный мир. Возможно, на это мое новое пристрастие повлиял одноухий.

- Давайте делать наблюдения, - неоднократно предлагал он мне. - Этот мир непроницаем лишь для непроницательных глаз, но таит в себе множество интересных явлений. - И мы наблюдали.

Как дворник Никанор, например, живший в конуре под лестницей, травит шершавым порошком мышей или этим же порошком чистит заражавелые трубы. Как кастелянша Наташа, нахально расстегнув халат, вертится перед санитаром Добрыниным. А какой-нибудь из его коллег, Муромцев или Попович, пытается в свою очередь увлечь кастеляншу собой.

- Маргулис, - как-то представился мне одноухий, что явилось для меня полной неожиданностью, так как до сей поры я не предполагал за зелеными постояльцами гражданских имен. - Вы, наверное, член Дворянского Клуба, маркиз? Знаете, я тоже в свое время был жалован дворянством за подвиги, и в Клубе бывал. Ах, там замечательно! А какое общение! Зимний Дворец! Версаль! Тюильри! - И предварив осторожной преамбулой - что там танцуют, кто стриптизирует, что едят - внезапно спросил. - Вы в каких отношениях с графиней, маркиз?

Я чуть было не опешил на внезапность вопроса, но благодаря самообладанию, сладил с собой.

- В добрососедских, - ответил я.

Маргулис принял мой ответ к сведению, но не поверил мне.

Я заметил, что время от времени кто-либо из пациентов на день-другой исчезал. И предположил, что может, их отпускали на волю, что существует, может быть, свобода хотя бы по карточкам, в качестве поощрения за послушание, и даже попытался выяснить, каков ее месячный лимит, но мне объяснили, что всяческие отлучки настрого воспрещены. Самовольщики же возвращались, накачанные пивом, напичканные анекдотами о поручике.

- Дыра-с, доложу я вам, - ухмылялись они на всякий вопрос о воле.

Я стал приставать к одноухому, и тот неохотно признался, что связь с волей, несмотря на незыблемость стен и неподкупность охраны все-таки существует, и если очень хочется, то можно выбраться, воспользовавшись сетью лазеек и тайных троп, системой параллельных коридоров и приставных лестниц, с применением паролей, кодов и разрыв-травы.

Я взял на заметку эти сведения.

- Не стоит напрасно нарываться наружу, - охлаждал Маргулис мои порывы. - Там всюду силки и ловушки вдоль стен, из капканов вынимают дюжинами. Чревато, да и что вам там делать, среди лишних людей? Эти простофили с их здравомыслием вас, чего доброго, заурядностью заразят.

Иногда заботами администрации и под присмотром Никанора мы работали в парке, чередуя физический труд с умственными достижениями.

В небе парило облако. В парке полдень царил. Воздушный змей, изготовленный в наших мастерских и запущенный в небо умелой рукой, искушал рвануть за собой, да был уже на излете, ближе к земле, чем к облаку, и вскоре исчез за желтыми купами тополей. Свора ворон, стая смутьянов, с криками взвилась в воздух, а воздух был липким от висящих в нем паутин. На солнышке нежились нежильцы, Никанор и за ними присматривал.

- С белыми я вам настоятельно рекомендую держаться настороже, - поучал меня одноухий Маргулис, при всяком удобном случае соскальзывавший на больную тему. Рано лишившись уха, он многие годы посвятил разоблаченью врачей. - Нет, сексопатологи еще ничего. Бывает, и правду врут. Но прочие терапевты... В особенности психиатры хитры. Процедурят они нашего брата. Придираются, словно к придуркам. Творят, черт знает, что и черт знает, как. Искусственно затормаживают наше умственное развитие. И уж если решили кого свести с ума, то своего добьются. Того и гляди, окажешься в дураках, а то и в козлах. - Отдавая должное их коварству, он был, тем не менее, невысокого мненья о них. - Люди они в основном серые. Есть правда двое оранжевых и один голубой, непарный. Я вам их как-нибудь покажу.

Я интересовался, нет ли в смешении белого с серым противоречия.

- Серые - это их внутренний, то есть истинный цвет, - настаивал на своем Маргулис. - А белые халаты, одетые поверх их, служат исключительно для маскировки. Составляя с нами контраст. Наш мир, - продолжал он, - более подвижен, зыбок, текуч. Их мир полон предметов - застывших, неодушевленных, лишенных действия, как безглагольная речь. Нужен толчок, чтобы заставить эти предметы двигаться и дышать. Да здравствует революция! Сексуальная, - часто и невпопад произносил он, предварительно оглядевшись.