Грим - Приключения в приличном обществе

Мы самим своим существованием (размышлял я) огорчаем ближних. Отравляем живое рядом с собой. Вот вы, например, воображаемый читатель, сколько человек сделали счастливыми? А несчастными? То-то же. Словно природа, будучи сама смертной, сеет не столько жизнь, сколько смерть через нас. У нее, кто сильней, тот и прав. И она будет вечно права - или, по крайней мере, до тех пор, пока будет преобладать в человеке.

Сострадание ей чуждо. Совокупляться и пожирать - вот присущие ей глаголы. Свинья и козел - вот ее символы. Слышу, зовут назад к природе. Мол, надо считаться в своем, человеческом, с ней. Да не хочу я считаться. Чем дальше человек от природы, тем больше он человек. Может быть, сострадание - первый шаг к отделению от нее.

Надо контролировать инстинкты, а не распускать их. Некоторая упорядоченность не повредит. Надо бдительно и непрерывно работать над обликом, вытесняя из себя свинью и козла.

Я назавтра решил не спускаться к обеду в знак солидарности с этой мыслью. И с графиней решил не сближаться больше, раз она так. Вот извольте-ка. Не успел я прикрыть глаза, как тут же был иллюстрирован по поводу вышеизложенного.

Будто сижу я утром в цветущем саду, источающем, благоухающем, оркестрованном тончайше щебетом птах, а седоусый мастер, механик своего дела, малярной кистью набрасывает мой портрет. Я не вижу, что у него на мольберте, но с ужасом, от которого стынет в жилах и дыбом шерсть, замечаю нашу графиню, расположившуюся неподалеку, в жестком спарринге с настоящим козлом.

Козел был молод, резв, и специально упитан, приготовленный для заклания как раз на обед. А сия Пасифая в растрепанном виде удовлетворяет с этим бедолагой, предназначенном на съеденье, совершенно другой инстинкт. Оцените цинизм. Тем более, что и какие-то ангелы, наломав зеленых ветвей, присутствовали. Причем козел, судя по его беззаботному маху, нисколько не подозревает о своей участи.

В добавление к этой картине, тут же, тоже неподалеку, был и командор с баронессой Борисовой, но вместо того, чтоб заняться с ней просвещением, ухо у нее грыз. Да так грыз, ухоед, что хруст стоял, торопливо глотая кусочки. Такое смешенье инстинктов в этой семье. Выходит, сообразил я, что основной инстинкт не любовь, а голод. А самое страшное, господа, я никак не мог вспомнить: если уж у них баронесс едят, то что же тогда е..т на обед?

Ах, простите меня. Дамы в особенности. Совершенно непонятно, как это слово вломилось в текст. Кто им мое сновиденье снабдил. Я ведь даже не знаю, как оно правильно пишется. Не нашел в словаре.

Только не подумайте, учтивый читатель, что моя свобода слова не знает границ. Это просто перо вышло из-под контроля. А всему виной - ненормальное поведение в этой семье, которое я наблюдал, уснув этим сном. Я границы приличий знаю. И обязуюсь соблюдать ваши приличия, если вы будете соблюдать мои.

Но позвольте, раз уж мы перешли цензурный барьер. Чтоб нам не называть вещи своими именами, а не синонимами? В чем виноваты эти слова? Блядь может стать довольно красивым словом, если изменить всеобщее отношение к этому состоянию женской души. Ведь гейшей или гетерой никого не шокируешь. А ведь и та, и другая - блядь.

Самое интересное и интригующее то, что козел все-таки подан был на обед, зажаренный на вертеле.

К обеду я и тут не спустился.

Чтобы покончить с покойным, скажем о нем еще пару слов.

Он еще пытался вернуть излюбленное состояние: писал ей письма в постель, оды в местную прессу, но полностью вернуть графиню ему не удалось. Да, она спала с ним, но и другими не брезговала.

Этот человек, кристально честный, но хрустально хрупкий, не мог долго так протянуть. - Я с вами нежилец, - часто твердил ей он, и действительно умер.

Окончательной версией его гибели явилась растущая в нем пустота, которая и всосала его в себя изнутри.

Его чувство к графине сменилось не менее настойчивым увлечением. Опускаю каламбуры по поводу графинчиков и графинь. Да, он стал пить.

В таком состоянии он еще пытался спать с ней. Но все чаще позволял себе лишнее: кидался на нее нетрезвым зверем, сочетая секс с мордобоем, и тогда хорошо засыпал, физически и морально удовлетворенный. После этого у местных дам открылась мода на вуалетки.

Но, однажды заметив, с каким волнением он смотрит он на ее ухо, она совсем прогнала его.

Он стал пропадать из дому и возвращаться не иначе, как по частям. Вначале подвозили его тело, потом другой автомобиль или посыльный доставлял его шляпу, ботинки, плащ. Заполнить пустоту запоем не удалось. Умирая, он шепнул: 'Прости...'. Не ясно, что значило это слово. То ли прощения у нее просил, то ли договорить не успел.