Амели Нотомб: Ртуть

Он шел к своей любимой, и каждый шаг был изнурителен, как метафизическое испытание. Шагнуть значило поднять ногу и почти рухнуть наземь, но удержаться в последний момент: «Когда я дойду до нее, я не стану больше удерживаться, я рухну.» Неописуемый ужас раскаленными щипцами терзал его грудь.

– Вот идет Капитан, – сказала медсестра.

– Что это с ним? Он шатается, как больной.

Подойдя к женщинам, старик увидел сияющее лицо Хэзел.

– Вы сказали ей?… – спросил он Франсуазу.

– Да, – солгала она. Это был неприкрытый садизм.

Лонкур повернулся к недоумевающей девушке:

– Не сердись на меня. Постарайся понять, даже если простить это нельзя. И не забывай, что я люблю тебя, как никто никогда не любил.

Сказав это, он побежал прочь, к острию каменной стрелы, отмечавшей место самоубийства Адели, и бросился оттуда в море.

Хорошему пловцу, даже семидесятисемилетнему, чтобы принять смерть в пучине вод, требуется усилие скорее умственное, нежели физическое.

«Не плыть. Не шевелить ни руками, ни ногами. Быть тяжелым и неподвижным. Обуздать жажду жизни, дурацкий инстинкт самосохранения. Адель, теперь я знаю наконец то, что знаешь ты. За двадцать лет не было ночи, когда бы я не думал о том, как ты утонула. Я не понимал, как это возможно, как вода, первый друг всего живого, может убить? Как твое тело, такое легкое, могло стать тяжелее колоссальной толщи воды? Теперь я понял: ты избрала самый логичный конец. Вода и любовь, – колыбель всякой жизни: ничто больше не дарит ее так щедро. Умереть от любви или умереть от воды, или от того и другого вместе – значит замкнуть круг, перепутать вход с выходом. Принять смерть от самой жизни».

Хэзел истошно визжала. Франсуаза удерживала ее обеими руками.

Голова старика ни разу не показалась на поверхности воды.

– Он умер, – ошеломленно произнесла наконец молодая девушка.

– Наверняка. Он вряд ли был амфибией.

– Он же покончил с собой! – возмущенно воскликнула Хэзел.

– Что верно, то верно.

Девушка разрыдалась.

– Ну, будет вам. Старик свое пожил.

– Я любила его!

– Какая чепуха. Да вам дурно делалось от одной мысли, что он к вам прикоснется сегодня вечером.

– Ну и что, все равно я его любила!

– Ладно. Прекрасно, вы его любили. Тем не менее, вполне естественно, что он умер раньше вас, учитывая разницу в возрасте.

– Бог мой, да вы ликуете!

– От вас ничего не скроешь.

– Вы его ненавидели?

– Да. Его самоубийство – лучший подарок ко дню рождения.

– Но почему он наложил на себя руки?

– Поди знай, что творится в голове у стариков, – сказала Франсуаза и улыбнулась, подумав, что ей удалось совершить идеальное преступление.

– А те слова, что он слазал мне перед тем, как броситься в воду, – это объяснение его поступка?

– Вероятно, – солгала старшая подруга. – Самоубийцы всегда испытывают потребность оправдаться, как будто это кому-то интересно.

– Как вы жестоки и циничны! Этот человек был моим благодетелем!

– Благодетель хорошо попользовался своей подопечной.

– Попользовался! Вы как будто забыли, что я обезображена.

– Забыть это невозможно. Но к вашему уродству привыкаешь, – ответила молодая женщина, не сводя глаз с дивно прекрасного лица Хэзел.

Они вернулись в дом, одна в слезах, другая – не помня себя от радости, что избавилась от своего врага благодаря искусно подстроенному недоразумению.

Пока питомица Капитана плакала на своей кровати, убийца наводила справки. Дела Лонкура вел нотариус из Танша. Франсуаза позвонила ему и узнала, что своей душеприказчицей Капитан назначил ее, а единственной наследницей была Хэзел.

«Побольше бы таких сознательных покойников», – подумала мадемуазель Шавень.

Когда были улажены скучные формальности, медсестра сообщила девушке:

– Вы теперь владелица колоссального состояния. Чего бы вам хотелось?

– Остаться на Мертвом Пределе, чтобы никто не видел моего ужасного лица.

– Как раз перед смертью Капитана я говорила, что хочу жить здесь с вами. Вы по-прежнему не против?

Лицо Хэзел просияло.

– Я уже не смела и надеяться! Это мое самое заветное желание!

– Оно совпадает с моим.

– Но вправе ли я принять такую жертву? Ведь вы красивы, вы могли бы жить в большом мире, среди людей.

– Меня к ним совсем не тянет.

– Как это возможно?

Вместо ответа Франсуаза крепко обняла свое сокровище.

– Вы куда интереснее, чем целый мир, – сказала она девушке.

Так свершилась бархатная революция. Мадемуазель Шавень никого не уволила: верные люди всегда могли пригодиться, да и огромные деньги, кроме как на содержание прислуги, на острове тратить было больше не на что. Жаклин и дворецкий продолжали исполнять свои обязанности по кухне и дому.