Алексей Каплер - «Я» и «МЫ». Взлеты и падения рыцаря искусства

Ранним утром через открытое окно в комнату Сажина донесся звук рожка и выкрики: «Кирисин!.. Кирисин!..», «Коська, хвати бидон, бежи за кирисином!», «Мадам Иванова, керосин привезли…»

Проезжали, грохоча, подводы. Воробьи залетали в комнату и подбирали крошки со стола. Сажин спал. Внезапно порыв ветра распахнул бязевую занавеску, и солнечный свет ударил Сажину в глаза. Он проснулся. Близоруко щурясь, он старался сообразить, где находится. Узнал наконец потолок, окно… и вдруг почувствовал какую-то тяжесть слева. Он испуганно перевел взгляд… действительно, на руке у него что-то лежало.

Сажин стал лихорадочно искать правой рукой очки. Пошарил, пошарил и нащупал их на стуле. Схватил. Быстро надел и, теперь уже сквозь очки, взглянул налево… Испуганные глаза Сажина стали огромными… На руке у него мирно лежала голова спящей Верки…

Сажин мучительно старался что-нибудь вспомнить… Нет, ничего, ровно никаких воспоминаний. Он откинул шинель, которой оба были укрыты – Сажин в своем френче, застегнутом на все пуговицы, в галифе и только без сапог. Верка – как была вчера – в платье с фестончиками. Она тоже проснулась и с удивлением смотрела на Сажина.

– Вот это номер, – сказала Верка, – как я тут очутилась? Здрасьте, Ляля.

Сажин поморщился:

– Будьте добры, не называйте меня так.

– Но все-таки, Сажин, как мы сюда попали?

– Я бы сам хотел это знать.

Сажин нагнулся, ища сапоги, нашел один и, охая от головной боли, натянул на ногу. Верка подняла другой сапог, валявшийся с ее стороны кровати, и подала Сажину.

– Спасибо, – сказал он и, натянув сапог до половины, застыл, задумавшись.

– Да вы не волнуйтесь, Сажин, мало что бывает. Болтать станут? Мне лично плевать. Ну, а если б мы и переспали? Ну и что? Кого оно касается?

Сажин встал. Провел рукой по пуговицам френча – все застегнуты. Глядя на него, Верка рассмеялась. Она смеялась все сильнее, старалась сдержаться, но снова, прыснув, хохотала еще громче. Сажин сердито хмурился, кашлял, приводил комнату в порядок.

– Ой, не могу… ой, хохотун напал… – все смеялась Верка. – Такой партийный мужчина и вдруг – здрасьте… Ну, приключение, а? Сажин? – Верка наконец встала, сунув ноги в туфли. – Мама моя! Ну и книг у вас! Да тут штук полета будет! Неужто все прочитали? Это ж какую надо думалку иметь. Сажин, а у вас опохмелиться нету?

– Нет.

– Худо. И вам бы тоже не помешало. Ну, я пойду, что ли?…

Наступила неловкая пауза. Верка сделала было движение к двери. Сажин стоял у нее на пути. Он должен был либо посторониться, либо сказать «останьтесь». И Сажин сказал:

– Подождите, чаю выпьем. Я схожу чайник поставлю. – Он взял чайник.

Верка снова засмеялась:

– Вылупится сейчас на вас вся кухня – держитесь… Эх вы, без вины виноватый…

Сажин вышел в коридор и решительно направился в кухню.

Коммунальная кухня! Одно из самых дьявольских изобретений человечества! Двенадцать примусов и керосинок. Двенадцать пар глаз. Двенадцать характеров. Двенадцать самолюбий и двенадцать желаний уязвить ближнего. Все это сжато здесь в небольшом помещении, не принадлежащем никому и принадлежащем всем.

И вот – коммунальная кухня встретила Сажина. Здесь – утром – были только женщины. И ни одна из них не произнесла ни слова, когда Сажин наполнял под краном чайник и ставил его на примус. В ответ на «доброе утро» – поджатые губы и общее молчание.

Сажин стал так накачивать керосин, что, когда вспыхнуло пламя, оно чуть не разорвало примус на куски.

– Да… дела творятся, – сказала Лизавета, Веркина мать, ни к кому не обращаясь, – погодка нынче хорошая, а дела-то дерьмо.

– Мой, представляете, заявился от своей шлюхи, от Кларки, только под утро, – вздохнула жена новоявленного нэпмана Юрченко.

– Это еще ничего, – ответила Лизавета, – другие так вовсе домой не вертаются…

Сажин снял с полочки стакан, чашку и немного треснувший чайник – свое личное имущество – и заварил чай.

– Читала я на днях в ихней газете, – сказала еще одна соседка, – про моральные качества у коммунистов. Оказывается, они все исключительно порядочные и показывают другим пример, каким человек должен быть…

– Подумайте, как интересно, – ответила Лизавета.

Сажин погасил примус, и он зашипел с такой свирепостью, как если бы это зашипел сам Сажин. Взяв чайник, он вышел из кухни и так хлопнул дверью, что стекла из нее чуть не вылетели.

– Он еще хлопает! Он еще хлопает! – возмутилась Лизавета.

К себе в комнату Сажин вернулся мрачным.