Иэн Макьюэн - В скорлупе

Но она полна решимости. Свернутая на макушке коса скрывает ее мысли от всех, кроме меня; белье на ней — хлопок, не шелк, по моему ощущению — и короткое ситцевое летнее платье, в меру свободное, но не пышное — все свежее. Голые розовые руки и икры, малиновый педикюр, вся ее грузная красота грозно открыты взгляду. Она — как линейный корабль, неохотно, но полностью оснащенный. Орудия глядят из портов, и я — гордой фигурой на форштевне. Она спускается скользящим, но прерывистым шагом. Она примет любой вызов.

Наконец мы в холле, а там уже началось. И нехорошо. Открылась и закрылась уличная дверь. Элоди внутри и в объятиях Клода.

— Да, да. Ну, ну, — шепотом приговаривает он между ее слезными оборванными фразами.

— Я не должна была. Это неправильно. Но я. Простите. Представляю, как это. Для вас. Не могу. Ваш брат. Я не могла не.

Мать стоит у нижней ступеньки, каменея от недоверия — и не только к гостье. А, так. Поэтическая скорбь.

Нас Элоди еще не заметила. Наверное, стоит лицом к двери. Ее сообщение прерывается стаккатными всхлипами.

— Завтра вечером. Пятьдесят поэтов. Отовсюду. Как мы его любили! Чтение в библиотеке Бетнал-Грина. Или на воздухе. Свечи. По одному стихотворению каждый. Мы так хотим, чтобы вы пришли.

Она умолкает, чтобы высморкаться. Для этого освобождается от Клода — и видит Труди.

— Пятьдесят поэтов, — беспомощно повторяет он. (Можно ли вообразить что-нибудь противнее?) — Это много.

Со слезами она почти справилась, но собственные трогательные слова снова их вызвали.

— Ах. Здравствуйте, Труди. Какое несчастье. Какое несчастье. Если бы вы или. Могли сказать несколько. Но мы бы поняли. Если вы. Если не. Как это тяжело.

Элоди погружается в свое горе, достигающее такой глубины, что она начинает гулить. Она хочет извиниться, и, наконец, мы слышим:

— По сравнению с вашей… Простите. Мне здесь не место.

Верно, с точки зрения Труди. Опять узурпировали ее роль. Перескорбели ее, перерыдали. Она холодна и продолжает стоять перед лестницей. Здесь, в холле, где, наверное, еще не выветрилась вонь, мы пребываем в подвешенном состоянии. Мы слушаем Элоди, а секунды бегут. Что теперь? У Клода есть ответ.

— Давайте спустимся. В холодильнике — бутылка пуйи-фюме.

— Я нет. Пришла только.

— Прошу.

Когда Клод ведет ее мимо матери, они наверняка обменялись взглядом — то есть в ответ на укоризненную стрелу — мирное пожатие плеч. Женщины не обнялись, не притронулись друг к дружке, даже словом не обменялись, хотя их разделяли сантиметры. Труди пропускает их и следом спускается в кухню, где прячутся среди хаоса два обвинителя: этиленгликоль и смузи с Джадд-стрит — пятна для судмедэксперта.

— Если хотите, — говорит мать, ступив на липкие половицы, — Клод сейчас сделает вам сэндвич.

В этом невинном предложении сразу несколько заусениц: гостя так не угощают; Клод в жизни не сделал сэндвича; хлеба в доме нет; а был бы — между двумя ломтями нечего положить, кроме пыли от соленых орешков. И кто вообще рискнет съесть сэндвич на такой кухне? Она подчеркнуто не предложила сделать его лично; подчеркнуто соединила Элоди с Клодом, демонстративно устранившись. Это — обвинение, холодное отторжение, заявление о непричастности, упакованное в гостеприимный жест. Не одобряю, но отдаю должное. Таким тонкостям не научишься у подкастов.

Враждебность Труди благоприятно сказалась на синтаксисе Элоди.

— Спасибо, но крошки не смогу проглотить.

— Но выпить сможете? — спрашивает Клод.

— Могу.

Затем известная последовательность звуков: дверь холодильника, звякнул штопор о бутылку, звучно выдернута пробка, ополоснуты под краном вчерашние бокалы. Пуайи. Прямо через реку от Сансера. Почему бы и нет? Почти половина восьмого. Виноградинки с серой изморозью будут очень кстати в жаркий и душный лондонский вечер. Но я хочу больше. У меня такое ощущение, что мы с Труди неделю не ели. Телефонный заказ Клода меня раззадорил, и очень захотелось дополнения в виде старинного, полузабытого harenges à pommes l’huile. Копченая селедка, восковой молодой картофель, оливковое масло первого отжима, лучок, нарезанная петрушка — млею при мысли о такой entrée [19] Закуска ( фр .). . И как тонко оттенило бы его пуайи-фюме! Но как мне убедить мать? Не легче, чем перерезать горло дяде. Эта изящная страна, третья по предпочтительности, никогда еще не казалась мне такой далекой.

Сейчас мы все за столом. Клод наливает, мрачно подняты бокалы в память о покойном.