Макс Нарышкин - Про зло и бабло

— Леонидас, два кофе, пожалуйста!

Напитки в этом офисе разносят мальчики.

— Леонидас?

— Это грек, — успокаиваясь и промокая глаза платком, объяснил Молчанов, хотя мне и так было очевидно, что это не узбек. — Я нашел его на пляже в Солониках. Мальчик резал кошельки у московских туристов.

— Сейчас он режет москвичей?

Молчанов снова засмеялся, и это было во второй раз за восемь дней. Я видел его по многу раз в день, но ни разу не видел на его лице даже подобия улыбки. А тут, при весьма странных обстоятельствах, совершенно не располагающих к веселью, он поражал меня своим задором.

— Он молчаливый парень, тем и хорош.

— Чем взяли? Фотографиями?

Молчанов покачал головой.

— Он молчит, потому что у него вырезан язык.

— Сами этим занимались, или начальник медицинского центра помог?

Молчанов посмотрел на меня с укоризной. Я говорил непристойности.

Леонидасом оказался невысокий чернявый малый лет тридцати. Очевидно, традиции Fridays на сотрудников СБ греческого происхождения не распространялись, поскольку сегодня был вторник, а Леонидас носил джинсовый костюм. Кофе я пить не стал, в доме врага угощения не принимают, и поэтому наблюдал за тем, как его пьет Молчанов.

— Поверьте мне, — убедительно зашевелились его влажные губы, — на отсутствие этого человека никто завтра не обратит внимания. Я о Менялове, если вы не поняли…

— Я понял.

— Так вот, даже сегодня никто не спрашивает: «Где Менялов?» Наоборот, в кабине лифта новый мальчик, и все его приветствуют так, как приветствовали Менялова. А придурок Постников пусть сам лечит свою «Хонду», ей, «Хонде», вообще на свалке место. Но я имею право на получение хотя бы толики благодарности?

— И как должна, по вашему мнению, выглядеть эта моя благодарность?

Молчанов поставил чашку на стол, и я увидел, как из хохотуна он превратился в зловещего типа.

— Чекалин, я скажу тебе откровенно. Если бы не Старостин, я бы уже давно решил с тобой все вопросы. Все время, что я тебя проверял, я не находил за тобой никакой пакостинки. Но тем пуще была моя убежденность в том, что отсутствие мелкой пакостинки означает присутствие в тебе огромной пакости. Доказать это фактами я не могу, потому что ничего, кроме убеждения, у меня нет, а Старостин из тех, кто доверяет только фактам! Он уже сегодня — я уверен — организует контроль за использованием компов в СОС, и чьи-то головы благодаря твоей образованности полетят с плеч! Старик влюблен в тебя и твой ум, я же подарки тебе считал и считаю преждевременными.

Он сполз со стола и поставил на край офисного кресла, на котором я сидел, ногу. Это, видимо, должно было подчеркнуть особо доверительные отношения между нами…

— Что ты ищешь, приятель? Покрытую паутиной истину? Ты хочешь быть главным на этой планете? Доказать миру свою состоятельность и незаменимость? Но посмотри на стол, парень! За два часа я могу разрушить твою жизнь, и это тоже будет выглядеть как поиск истины. Однако я этого не делаю, поскольку помимо личных желаний во мне присутствует долг, подчинение общим интересам. За это мне платят. Вот это есть истина. Я выполняю распоряжения и потому нужен — вот это истина. Тебе подарили квартиру в доме, где проживают крупные московские землевладельцы, акулы шоу-бизнеса и шлюхи известнейших олигархов — вот это истина. Тебя посадили на «мерина», который в полтора раза дороже того, за рулем которого ездит Жванецкий. Но Михал Михалыч его заработал, ты же получил джип в подарок. Тебе, вчерашнему студенту, за просто так выдали в кассе пятьдесят штук баксов — аванс за преданность. Вот это — истина! Почему же ты поступаешь как сукин сын? Почему, когда тебя сажают за общий стол, ты тотчас начинаешь проверять, что у каждого в тарелке, и при этом вытирать о хозяйскую скатерть жирные руки?

Он забыл добавить, что я юрист, и мне должно быть все равно, что Маринку из статистического уволили из-за беременности, что Гореглядов, хлебая кровь, посылал в адрес Старостина проклятья, что компания занимается махинациями, что начальника своего я в глаза не видел, а потому исполняю его обязанности, то есть вся ответственность за юридическое сопровождение махинаций лежит на мне, — он забыл добавить, что и это тоже истина.

Наверное, я погрузился в слишком глубокие раздумья, если заметил, как на моем плече пляшет чужая рука, не сразу.

— Герман, как нам быть?

— Займусь-ка я своими делами, — сдавленно сообщил я. — И напоследок, коль скоро промеж нас такой интимный разговор: что я делать не должен?