Хачик Даштенц - Зов пахарей

Андраник показал на сложенные во всю длину стены сундуки и сказал:

– Мы все учли, когда вооружались. С того дня, когда мы взяли в руки оружие, мы приняли смерть. Но сначала мы пустим в ход все, что есть в этих сундуках, до последнего патрона, а уж затем умрем. Что нам смерть? Мы, бунтовщики, похожи на грибы: вместо одного упавшего вырастают тысячи.

– Господин паша, насколько нам известно, вы сын плотника и сами тоже плотник. Почему вы оставили свою родину – гору Шапин – и, придя в Сасун, так упорно пытаетесь свергнуть с престола нашего добросердечного султана?

– Это верно, мой отец был плотником, но однажды он пришел домой с окровавленной головой. Чьих рук это было дело? Кто это сделал? Люди султана. За что? За то, что был христианин. Судите сами, мог после этого сын несчастного плотника заниматься как ни в чем не бывало своим ремеслом? Не от хорошей жизни вооружились мы и поднялись в горы. Кто погубил шеникского героя князя Грко? Что послужило причиной, что героиня Шаке бросилась в пропасть? Кто разорил – камня на камне не оставил – село Спаханк? Кто вздернул на виселицу учителя Маргара? Кто препроводил в тюрьму Миграна Тамаджяна со сломанной ногой? Кто похитил невинную дочку Миро из Карса? Кто сжег пахаря Ованеса в печи? Кто убил настоятеля церкви св. Ахберика? Кто отрубил голову герою Согорда Роднику Серобу? И вы еще спрашиваете, почему мы себя считаем обездоленными?!

Андраник говорил разгоряченно, прислоняясь спиной к сундукам, рука на рукояти кинжала.

– А кто убил Халила-агу?

– Халил-ага снес голову нашему герою и поплатился за это своею собственной головой. Вы зовете нас разбойниками, но мы честные фидаи, а разбойников правительство должно искать в своем окружении. Мы не причинили мирному населению никакого зла, Халил был преступником, и я этой вот рукой отсек ему голову. Так будет со всеми преступниками. Рано или поздно все тираны слетят со своих тронов. И мы, доверившись нашим горам и крепостям, сделаем все, чтобы самый кровавый среди этих тиранов свалился как можно скорее – я говорю о султане Гамиде.

– А я, господин паша, от имени этого самого султана предлагаю вам сегодня же сдать оружие Али-паше и покинуть монастырь. На руке нашего правителя возникла большая опухоль – действующие в Сасуне гайдуки, и прежде всего Андраник и Геворг Чауш. Вам следует сдаться без промедления, в противном случае султан будет вынужден удалить эту опухоль хирургическим путем, применив нож.

– Похоже, что мы друг друга не понимаем, – сказал Андраник. – Мы пересекли сотни миль и пришли сюда с саванами в мешках. Мы не сдадимся Али-паше и не сложим оружие. Если вам в этом монастыре холодно, мы можем помочь вам выйти отсюда.

– Это ваше последнее слово? В вашем положении следует быть сговорчивее…

– Я все сказал и более говорить не намерен, – резко оборвал военачальник и, поднявшись с места, подошел к амбразуре.

Внизу священник-гайдук и женщины-фидаи рыли траншеи. Священник вытер рукавом пот с лица и с силой вонзил кирку в землю.

Вошел солдат с пышными усами и сообщил, что аскяры Али-паши, надев фески на штыки, провоцируют гайдуков на перестрелку. Стрелять или нет?

– Стрелять! Но не по фескам! – Андраник поднес бинокль к глазам.

Несколько красных фесок попадало на снег, следом повалились на снег подбитые аскяры. Мухти-эфенди, молча делавший записи в своей записной книжке, побледнел и, видно, почувствовал себя совсем уже дурно.

– Возможно, Мухти-эфенди хочет пойти в нужник? – спросил Мехмед-эфенди, заметив беспокойное состояние бешкомисера. Он сказал это так, словно заранее знал отрицательный ответ и то, что он сам следом за этим сделает.

– Нет, мне не надо, – сказал Мухти-эфенди.

– Значит, ты оставайся здесь и поговори с отцом Хесу, пока я справлю нужду и вернусь. Пошли, сын мой, покажи, где тут у вас нужник, – сказал Мехмед-эфенди, и мы вместе вышли из помещения.

Я проводил его в комнату, где находились лишь Геворг Чауш и три члена военного совета. Сам я остался стоять в дверях, а Мехмед вошел в комнату, и я увидел, как они с Геворгом Чаушем обнялись.

– Эфферим, молодцы, так и держитесь, спасение армян в оружии, – сказал Мехмед-эфенди, положив руку Чаушу на плечо. – Чауш, – продолжал он, – сколько вы еще думаете пробыть в монастыре?

– Пока патроны не кончатся.

– Лучше не медлить, уходите как можно скорее. Али-паша решил обстрелять монастырь из пушек, жалко губить такую красоту.

Через приоткрытую дверь я слышал, как торопливо говорил Мехмед-эфенди, – беспокоился, наверное, как бы бешкоглисер не заподозрил чего. Была минута, когда они молча глядели друг на друга, и я на лице Мехмеда-эфенди прочел: «Я бы тоже хотел быть вместе с вами. Ваша борьба – это капля дождя, упавшая на стены крепости, но недаром турок говорит: «Тамла, тамла, селав олур» («Капля по капле, вот тебе и ливень»). Ну а я, если не открою вам дверь этой крепости изнутри, – даже ливень не в силах будет уничтожить эту проклятую силу».