Лебедев Andrew - Трамвай желанiй

– И вообще нервы стали ни к черту! Ничего, скоро все переменится".

Оставшийся час до отправки поезда Антон провел в одном из привокзальных кафе.

Наблюдал за течением жизни – за всеми этими человечками с авоськами, с плачущими детишками, за беззаботной молодежью. Завидовал всем.

Затем попытался представить себе завтрашнее утро в своем офисе. Минут через десять после начала рабочего дня вездесущая Вера на своих длинных ножках приковыляет к шефу и сообщит писклявым голоском, что Антона нет на месте. Еще через двадцать минут позвонят домой. Потом на трубку. А он не ответит. Ани уже не будет дома, так что в неведении они пробудут до вечера, и это если никто не забудет снова связаться с супругой в конце дня.

В офисе Вера возьмет на себя мелкие расчеты, все перепутает, а до нужных документов не доберется, потому что их он на всякий случай зашифровал. И шеф будет рвать и метать, и никаким минетом Вере будет его не утешить. Так вам и надо, сукины дети! До самого последнего момента, когда он уже занял свое место в купе, когда поезд уже тронулся и стал набирать ход, оставался страх.

Вот сейчас войдет начальство, вместе с Веркой-минетчицей. "А вас, Антон, мы попросим остаться!" Трусишка зайка серенький. Деньги, как какой-нибудь дремучий крестьянин, полагающий, что в столице никого, кроме жуликов и грабителей, не водится, Антон засунул в трусы. Слишком многое зависело от них. А по вокзалам бродят карманники, а в поездах – шулеры и эти… Клофелинщицы!

Потом появилась еще интересная идейка. Всего два дня назад Антон в толпе на Невском наткнулся на как будто знакомое лицо, и сердце затрепетало. Как трепетало не раз, стоило ему встретить женщину, фигурой, походкой или просто оттенками голоса напоминавшую ее – Риту. В первые месяцы супружеской жизни он каждый раз при этом ощущал чувство стыда, словно изменял Ане. Потом вместо стыда появилось злорадное упрямство. Он ведь не мог изменить ей по-настоящему, как изменяют ежедневно сотни мужчин. Изменял зато взглядами, в мыслях… И вот этой дамочке суждено было присоединиться к длинному списку его возлюбленных. Антон проводил ее долгим взглядом, застыв на месте и не ответив на ругань бородатого толстяка, который налетел на него. Странно, как она была похожа – наверное, Рита в своей Франции именно так и выглядит.

Если не еще шикарнее! Он не отпускал взглядом девушку, пока она не исчезла за дверями магазина фирменной парфюмерии.

Теперь ему в голову приходили странные мысли. Думал о том, что эта дамочка, наверняка, столичная штучка – как будто в Питере, и правда, не могло водиться ничего подобного. И значит, она вполне может оказаться в этом поезде. А может она и заграницей бывает, и даже Риту знает! И вот (фантазия заработала) он уже представлял, что разговаривает с ней, и она оценивает, какой он замечательный и одинокий. И потом рассказывает Рите (он уже не сомневался, что они знакомы) о нем… "Что за бредовые фантазии, – одернул он себя, но только когда воображаемая встреча подошла к концу. – Тебе уже не пятнадцать и даже не двадцать пять! Это все нервы, это все гвоздь проклятый".

Московская погода не радовала. Антон как назло забыл в Питере зонтик, пришлось покупать в столице. Выбирал подешевле, и потом нужно было постоянно следить, чтобы не вывернуло ветром – в Питере ему вечно не везло с зонтами. И в Москве ветер, словно нарочно, подстерегал его на каждом перекрестке. Ветер, дождь, холод… "Нет, здесь еще хуже, чем дома, – подумал он. – На юга, на юга!

Закончить все поскорее и убежать с остатками денег. Одному! Его и искать не станут. Двадцать пять тысяч. Для их фирмочки деньги не то, чтобы пустяковые, но платить бандитам за поиски – выйдет дороже. А на Аньку плевать. Даже если бы ее и трахнули всей фирмой, мстя за это ограбление! Так ей и надо, стерве!" Телефон начинал периодически вибрировать в кармане. Как в том анекдоте про пейджер – чувствуешь, как я тебя люблю! Только вот никто из звонивших Антону не любил его. Мать вот разве только, но она теперь звонить не могла. А раньше названивала, беспокоилась. Его это нисколько не трогало – жалко было только трафика на пустые разговоры. Да и материнская любовь – дело другое. Особенно матери-одиночки. Любовь эта такого свойства, что часто погребает под собой ребенка. Иногда ему казалось, что мать при всей своей середнячковости втайне возлагала на него какие-то надежды. Надежды, которые опровергались воспитанием, которое она же ему и дала. Может быть, она поэтому и стала свихиваться. Оттого, что начала кое-что понимать!