Andrew Лебедев - Проститутка Дева

А когда Энн сказала Марии Витальевне, что Ивлин Во и Сомерсет Моэм ее любимые писатели, сердце Марии Витальевны было окончательно покорено. ….

В редкой дружбе не бывает табуированных тем, а лучшее средство преодолеть табу – это собственная доверительность.

Естественность, с какой Энн Дивенлоу поделилась своим сокровенным, буквально обезоружила Марию Витальевну.

– Это твой сын? – спросила Мария Витальевна, когда после стаканчика "маргариты" подруги принялись за ритуальный просмотр альбомов с семейными фото.

– У меня нет детей, – ответила Энн и как бы смутившись, призналась. – Это Генри, он мой друг.

Мария Витальевна помолчала, разглядывая фото юноши, приблизив его к близоруким глазам.

– Ты носишь линзы? – спросила Энн.

– Да, а что? – переспросила Мария Витальевна.

– Просто очки для женщины старше тридцати пяти очень хорошо, они повышают ее сексапил, – сказала Энн и для убедительности тут же надела очки. – Мой Генри мне всегда говорил, что в очках я напоминаю ему его первую любовь – учительницу английского языка из праймери скул**, которую он вожделел и с мечтами о которой впервые осознал свою половозрелость. Знаешь, ведь мальчики не думают о сверстницах, когда им тринадцать или четырнадцать, они мечтают о взрослой женщине с развитой грудью. ** англ. primary school – начальная школа.

Мария Витальевна улыбнулась своим мыслям.

Она вспомнила, что в таком же грехе признавался ей и ее Иван.

– А где сейчас твой Генри? – спросила Мария Витальевна.

– О, это моя беда и мое несчастье, – вздохнула Энн. – Мой Генри уехал в Европу учиться, он теперь в Англии.

– Пишет? – спросила Мария Витальевна.

– Пишет, – ответила Энн.

За три прошедших после начала шоу дня, после разговора со своей бывшей, Мигунов два раза примерялся к суициду.

Сперва он затеял дурацкую игру на шоссе.

Разогнав свою "Ауди" до двухсот, он принялся закрывать глаза.

Зажмурится и считает.

Сперва до пяти.

Раз, два, три, четыре, пять…

Открывает глаза, а машина почти не сошла с прямой – все так же мчится по своей полосе.

Потом стал зажмуриваться на более долгий счет.

До семи.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…

Открыл глаза, машинально подправил рулём траекторию движения – все в порядке…

Потом увеличил счет слепой езды до десяти…

Еле выдержал, открыл глаза и чуть с ума не сошел от страха: машина почти уже выскочила за пределы осевой и едва не столкнулась со встречным автобусом.

Встречным потоком ветра, как будто еще усиленным жалобной сиреной испуганного автобуса, мигуновскую "Ауди" словно ударило, отбросило от встречной полосы и пару минут Мигунов ехал, едва справляясь с прерывистым дыханием и необычайно быстрым биением своего сердца.

– Ладно бы сам, – подумал он, – а эти в автобусе-то при чем? ….

Не жалея подвески и хрупкого переднего обтекателя, съехал мордой на проселочную, задевая днищем о низкий кювет, цепляя глушителем о засохшие комки стылой грязи.

Здесь, на этом берегу, он так славно отдыхал с Анной.

И горделиво радовался, ловя завистливые и восхищенные взгляды мужчин, любующихся красотой Анькиной фигуры.

Теперь Анна не с ним.

– А не искупаться ли? – сам себе сказал Мигунов.

Теперь на заснеженном пляже не было ни одной машины.

А тогда?

А тогда, в июне, перед их с Анной поездкой в Испанию, здесь некуда было приткнуться, все кусты были тачками заставлены.

Мигунов снял пальто.

Снял пиджак, джемпер. Расстегнул пуговицы рубашки.

Пар шел изо рта.

Одежду аккуратно складывал на заднее сиденье.

И уже когда принялся за ботинки с брюками, вдруг подумал: а зачем одежду-то снимать?

Но все же покончил с раздеванием и боязливо ступил на колкий наст.

До черной парящей полыньи было метров двадцать.

Возле самой реки он по пояс провалился в снег и как-то по-бабьи ойкнул, так холодно стало, когда крупинки замерзшей воды коснулись низа живота.

Лед был прочным.

А какая теперь разница – прочный – не прочный?

Сломается, провалится под ним? Так, может, того и надо?

Ставя ступни ребром, как делают, когда ходят по колкой стерне, Мигунов доковылял до края полыньи.

Потрогал воду ногой, как трогала ножкой воду Анна перед тем, как осторожно войти в ласковую и теплую Десну.

Нынче Десна была и не теплая и не ласковая.

Да и Анна теперь была неизвестно где и с кем.

Зачем-то зажал пальцами рот и нос, зажал и прыгнул в полынью…