Юрий Нагибин - Музыканты

Все говорили о неминуемой войне, и никто в нее не верил. И людный в разгаре сезона Мариенбад жил обычной суматошной и пустой курортной жизнью. Встречи у источника, где с раннего утра играл духовой оркестр, торжественные хождения, словно к Лурдской божьей матери, на ванны и прочие процедуры, нудный крокет, карты по-маленькой (ночью рулетка по-крупному), долгое высиживание в плетеных креслах открытых кафе под огромными зонтиками и обсуждение текущих мимо пестрой лентой гуляющих, вечер танцев с премиями, лотереи и гастроли неведомых европейских звезд в местном избыточно фундаментальном театре. И все же здесь было куда спокойнее, чем в Вене.

Правда, лишняя нервозность шла от Лео Штейна - выдающегося военного стратега; он носил задранные кверху усы а-ля Вильгельм II, и это обязывало к «вмешательству» во все европейские дела; он мог без устали распространяться о Балканах - очаге войны - и сравнительных достоинствах британского и немецкого флотов. Не выдержав, Кальман объявил приказ: за милитаристские разговоры - штраф десять шиллингов, безжалостно этот штраф взимал. Лео Штейн приметно умерил свой боевой пыл. Его напарник Бела Иенбах тяготел к пикантным разговорам, но был куда менее запальчив и велеречив, Кальман счел возможным не облагать его денежной пеней за два-три соленых анекдота в день. За большее следовало наказание.

Оба либреттиста с удивлением и легкой тревогой отметили перемену в человеке, хотя и склонном иной раз к упрямству, но отнюдь не казавшемся сильным и настойчивым. Между собой они шутили, что Кальман и сам находится во власти какой-то таинственной высшей силы. Да так оно и было на самом деле. Целыми днями он донимал их, что у Эдвина, героя оперетты, нет характера.

- Но он бесхарактерен по самой своей сути, - защищались либреттисты. - Даже совершив благородный поступок, с легкостью от него отказывается.

- За что же любит его такая женщина, как Сильвия? - допытывался Кальман.

- Разве любят за что-нибудь? - возразил Иенбах, большой дока во всем, что касалось взаимоотношения полов. - Еще великий Гёте сказал, что легко любить просто так и невозможно - за что-нибудь… Кстати, - его очки весело взблеснули. - Один господин застал свою жену с любовником…

- Помолчи! - сердито оборвал Кальман. - Мелодии текут из меня, как вода из отвернутого крана, но я не могу дать Эдвину арию. Он все время на подхвате у Сильвии. А где его тема?..

Воцарилось молчание, прерванное чуть натужно оживленным голосом Иенбаха:

- Представляете, муж входит, а жена и любовник…

- Заткнись! - прикрикнул Штейн. - А если дать Эдвину сольный номер после того, как Сильвия рвет брачный контракт?

Кальман задумался, подошел кельнер, насвистывая в угоду композитору «А это друг мой Лёбль», поставил на столик горячий кофе и забрал груду грязных чашек.

- Друзья мои, только вообразите картину, - хлебнув свежего кофейку, взыграл Иенбах. - Муж как ни в чем не бывало входит в спальню…

- Покушение в Сараево!.. - раздался пронзительный голос мальчишки-газетчика. - Убийство кронпринца Фердинанда!..

- Это война! - потерянно прошептал Иенбах.

- А я что говорил! - с непонятным торжеством воскликнул Штейн. - Австрия предъявит Белграду такой ультиматум, что не будет выхода! - он выхватил газету из рук мальчишки.

- Сараево принадлежит Австрии, - возразил Иенбах. - Почему Белград должен отвечать за убийство австрийского наследника на австрийской территории австрийским подданным?

- Ты сущее дитя! Это же предлог, чтобы прибрать к рукам Сербию. Габсбургам - нож острый ее самостоятельность. Не исключено, что убийство спровоцировано. Тем более что покойного Фердинанда не выносили даже при дворе.

- Платите штраф: по пять шиллингов с каждого, - раздался спокойный и по-новому властный голос Кальмана.

Штейн вздрогнул и безропотно положил на стол купюру.

- Что делать?.. Что делать?.. - лепетал Иенбах, шаря по карманам.

Очки сползли на нос, его голые, незащищенные стеклами голубые глаза круглились детской беспомощностью.

- Что делать? - повторил Кальман. - Финал третьего акта. У Эдвина не будет собственной арии. В наказание за вину перед Сильвией. Нарушение традиции?.. Да. Но в этом и будет его музыкальная характеристика.

Либреттисты потрясенно смотрели на своего «командора», не узнавая его. Ледяное спокойствие, за которым не равнодушие даже, а полное презрение к судьбам Австрийской монархии, твердая убежденность Мастера в необходимости своего дела, верность поставленной цели вопреки всему - откуда такая сила? О том знал лишь сам Кальман, и он знал к тому же, что это еще не его собственная сила…