Александр Ширванзаде - Хаос

Некоторые совсем не поняли Смбата, другие же продолжали настаивать на своем.

Микаэл молчал.

– Значит, вы не разрешаете вашему брату драться на дуэли?

– Спросите его самого. Я высказал лишь свое мнение.

– Друг мой, – вмешался адвокат Пейкарян, – ваши слова прекрасны, но и только. То же самое подсказывает мне и мой рассудок, но ведь рассудок – одно, а чувство – совсем другое. Философией чести не восстановишь.

– Против этого мне нечего возразить. Но я исходил из требования здравого смысла, – ответил Смбат и замолчал.

– Значит, нам остается пасовать, перед философией, раз чувство чести в нашем друге безмолвствует, – заметил офицер и поднялся.

– Что скажешь? – спросил Адилбеков Микаэла.

– Колеблешься? – проговорил Ниасамидзе полуиронически.

– Оставьте меня в покое, я после вам сообщу мое решение, – заговорил, наконец, Микаэл.

Все вышли, недовольные нерешительностью приятеля. Чувствовалось, что слова Смбата сильно подействовали ни Микаэла. По уходе друзей он обратился к Смбату:

– Чем же мне смыть позор?

Воспользовавшись настроением Микаэла, Смбат не дал остыть впечатлению и заговорил о создавшейся ситуации.

Он согласен с тем, что Гриша нанес тяжелое оскорбление. Но почему Микаэл хочет вызвать обидчика на дуэль или же наказать как-нибудь иначе? Потому, что Гриша счел себя вправе осознать нанесенное ему Микаэлом бесчестие и поддался влечению грубого инстинкта. Но если он обошелся с Микаэлом дико, то ведь и Микаэл поступил по отношению к Грише еще более, чем дико – по-скотски. И он еще требует отчета от Абетяна, – он, первый нанесший такое оскорбление и так воровски?

– Пожалуйста, – продолжал Смбат возмущенно, заметив, что брат собирается протестовать, – не надо горячиться! Пора понять, что никакой вопрос не разрешишь криком или кулаком. На минуту поставь себя на место Абетяна. Ведь ты бы подумал: «Как, чтобы мой близкий друг, которому я так доверял, вдруг обесчестил меня, а мне и пощечины ему не закатить?» И закатил бы, только не знаю, так-ли эффектно. Нет, милый мой, надо быть логичным и не запутываться еще больше.

– Значит, проглотить оплеуху и стать посмешищем всего общества – такова твоя логика?

Наступило минутное молчание. Смбат нервно теребил цепочку от часов. Микаэл, опустив голову на грудь, грыз ногти и ходил по комнате. Он все еще был бледен и время от времени вздрагивал, как осенний лист, с трепетом вспоминая полученное оскорбление.

– Наивные люди! – воскликнул Смбат, как бы говоря с собою. – Вы всякое заблуждение принимаете за общественное мнение. Чье мнение вы выдаете за общественное – этих Кязимов, Мовсесов, Ниасамидзе, Мелконов и Папаш? Друг мой, нет большего нравственного удовольствия для этих людей, как судить и осуждать других. Судить тебя должны не они, а ты сам. Постарайся отныне очиститься, измени свою жизнь коренным образом – и тогда вместо того, чтобы стать посмешищем, сам будешь насмехаться над другими.

Он сделал паузу, посмотрел на брата, постепенно менявшегося в лице, и продолжал с еще большим чувством:

– Микаэл, даже для злодея есть путь к исправлению. Возьмись за себя, пусть другие злословят сколько угодно. Тогда поймешь, сколько блаженства в чувстве презрения. Слушай, Микаэл! Неужели в твоем сердце не осталось ни одной цельной струны, а в душе – ни одного светлого уголка? Неужели ты в жизни не находишь иной услады, кроме рабского подчинения животной страсти?.. Пойми, ты видел лишь одну сторону жизни, но есть и другая. Ты вкушал до сих пор сладкий яд, но есть и горькое противоядие. Сладкое. убивает, горькое исцеляет…

Смбат остановился и перевел дыхание. Внимание Микаэла воодушевило его. Час назад, при гостях, Смбат говорил, повинуясь рассудку, а сейчас он говорил, следуя чувству. Ему казалось, что слова его – благодатный дождь для загрязненной души брата, и они заставят его, наконец, оглянуться на себя и серьезнее отнестись к жизни.

– Рассказывая о своей страсти, – продолжал Смбат с горечью, – ты клеветал на любовь. Если бы ты действительно любил, дело не приняло бы такого оборота. Ты бы пожертвовал ради любимой женщины всем, и это было бы твоим наказанием. Не гляди на меня с таким удивлением, – у меня есть основание говорить так. Человеческий эгоизм безграничен, и, поучая тебя, я не могу забыть о собственном горе. Микаэл, я не завидую твоему положению, но мне еще хуже. Да не только теперь, а вот уже целых семь лет… Перед тобою есть будущее, а моя жизнь испорчена навеки. Тебя обманула слепая страсть, а меня – светлая любовь. Впрочем, что я говорю: не любовь, а только жажда любви. Ты – жертва черного демона, я – доброго ангела.