Александр Ширванзаде - Хаос

Князь Ниасамидзе намекнул на возможность дуэли, молодцевато ухватясь за рукоятку кинжала. Микаэл заявил, что не отказывается от своих слов, и снова предложил товарищам отправиться к Грише и как можно скорее договориться об условиях поединка.

Адилбеков направился к дрерям. Он рассчитывал быть свидетелем рыцарской сцены, о которой знал лишь по романам и театральным представлениям.

– Погоди, – остановил Адилбекова офицер, – дело надо вести с умом.

Офицер был зол на Гришу: нужно же было ему выбрать для пощечины тот самый день, когда у него была назначена вечеринка, и тем самым лишить его богатых «партнеров». Он прочитал короткую лекцию о дуэли и предложил себя в секунданты.

Мелкон и Мовсес были того мнения, что Гриша может извиниться перед Микаэлом в присутствии друзей, и вопрос, таким образом, разрешится. Нет надобности осложнять дело.

Адвокат Пейкарян утверждал, что дуэль – обычай несколько устарелый. Есть суд, существуют законы, ergo – поступок Абетяна можно подвести под соответствующую статью.

Папаша же твердил:

– Гм… дело пустое…

По его мнению, из-за одной пощечины не стоит будоражить весь свет.

– Молод, погорячился, замахнулся… Подумаешь, одна оплеуха! В твои годы, гм… я столько их наполучал, – кожа на лице стала, что твоя воловья шкура.

Присутствовал тут и Алексей Иванович. Он был возмущен «грубой выходкой азиата». Надо попросить губернатора выслать Абетяна в административном порядке в Архангельскую губернию или еще.подальше. Порядочное общество не должно терпеть подобных дикарей.

Однако Ниасамидзе, Адилбеков и офицер продолжали настаивать:

– Дуэль – единственно допустимый способ мести.

– Нет! – раздался голос в дверях. – Дуэль – не честный способ!

Это был Смбат. С горькой улыбкой он подошел, слегка кивнул и присел в углу.

Офицер потребовал объяснений, и Смбат не замедлил их дать:

– Господа, не вводите в заблуждение моего брата. Так называемая дуэль, правда, когда-то имела смысл, но теперь смысл этот исчез, и осталась лишь одна форма. Маскарады тоже имели некогда смысл, даже глубокий, а что они представляют теперь? Иметь твердую и искусную руку – еще не значит глубже чувствовать то, что именуется честью. Человеческая честь покоится не на кончике шпаги, а в глубине души. Допустим, я оскорбил вас, – прервал он офицера, пытавшегося ему возразить, – вы убиты. Где же логика и справедливость? Чем вы восстановили свою честь? Нет, господа, не к лицу человеку брать пример с петуха.

– Ergo, в суд, другого не остается, – вмешался адвокат.

– Нет, обратился к нему Смбат, – суд учрежден для людей, которые сами судить не могут.

– А что бы вы сказали о товарищеском суде? – вмешался Мелкон. – По-моему, только мы, Гришины товарищи, и можем достойным образом наказать обидчика.

По лицу Смбата пробежала ироническая улыбка. Товарищеский суд! О, как много видел он этих судов и теперь не может без смеха вспоминать их комическую важность. Они всегда напоминали ему опереточных нотариусов и подест. Нет, это придумано не для серьезных людей. К товарищескому суду обращаются рохли, да, именно рохли, рабы предвзятых мнений, не умеющие сами оценить свой поступок. Человек с самолюбием и зрелым умом никогда не спросит товарища: «Что скажешь, друг, умен я или глуп, подл или честен?» Он сам знает себе цену.

– Мы ссоримся друг с другом и, как маленькие дети, бежим к старшим: «Бога ради, объясните, почему мы повздорили?», или же: «Кто из нас умнее?» Более смешного положения нельзя и представить.

– Правильно говорит, гм… молодчина… Очень правильно говорит, гм… – одобрил Папаша. – Какой там еще товарищеский суд? Забудь, гм… Микаэл дорогой, забудь…

– Вы все отрицаете, – вставил адвокат, – а как выяснить суть дела, к кому обратиться?

– К кому? К нашему внутреннему судье. Как выяснить суть дела? Путем самоанализа.

Все переглянулись, не поняв мысли Смбата.

– Да, – продолжал Смбат, – в нем наш суд, и в нем же наш приговор. Господа, всякий из нас – сочетание двух начал: одно действует, другое – контролирует. Первое очень редко руководствуется указаниями второго – вот где источник наших ошибок. Наши ошибки – на девять десятых порождение инстинктов. И, к несчастью, мы очень часто даже самые сложные вопросы жизни решаем, повинуясь инстинкту, и потом… потом горько каемся.

Смбат на минуту остановился, закусил губу, чтобы заглушить в себе внутреннюю горечь.

– Допускайте какую угодно ошибку, – продолжал он, – но потом, наедине с собой, спросите вашего внутреннего судью, и он даст самую строгую, и самую справедливую оценку вашему поступку. Только будьте искренни с собой. Не допускайте, чтобы голос совести заглушали посторонние голоса. А это очень легко, когда дремлет разум.