Александр Ширванзаде - Хаос

Девушка попыталась убедить отца, что конторские занятия никак не могут опорочить его дочь – женщины нынче не хуже мужчин справляются со всяким делом вне дома. Паралитик рассвирепел, сбросил с колен одеяло и повернулся к жене:

– Анна, пойдем, пойдем, встанем на паперти, буду милостыню просить и избавлю тебя из рук этого бесстыдника.

«Бесстыдником» он называл Давида Заргаряна, который стоял, сгорбившись, у его постели и безмолвно глядел на Шушаник. Он только теперь начинал понимать, какая бесценная жемчужина скрыта в его бедной семье.

Шушаник с жаром говорила о значении труда для женщины и для мужчины, толковала о той радости, которую испытывает человек, когда может заработать себе на хлеб собственным трудом, в особенности если этот труд идет на пользу ближним.

Давид Заргарян восторженно слушал племянницу. Вот где сказалось его влияние! Ведь Шушаник все эти шесть лет была его ученицей. Он воспитал ум своей племянницы, дав ее мыслям направление самое правильное, по его мнению, для девушки, живущей в тяжелых условиях. Он давал ей книги, где труд представлялся как подлинная основа счастья, книги, которые ободряли бедняка и учили его любить жизнь-мачеху. И вот Шушаник не только не ропщет на свою долю, она проповедует любовь к труду. Однако можно ли согласиться с тем, что она говорит, можно ли разрешить ей работать вне дома? Нет, это было бы слишком. Разве она мало трудится дома?

Давид воспротивился, он решительно заявил, что у Заргарянов покуда нет необходимости, чтобы женщины из их семьи поступали на службу, и что, пока он жив, этого не будет. Тут он бросил на племянницу проницательный взгляд. Шушаник смутилась. Ей показалось, что дядя угадал ее мысль, которой она сама стыдилась.

Она быстро вышла, тяжело вздохнув, и прошла к себе. Взяв книгу, попыталась углубиться в чтение, как делала обычно в тяжелые минуты, но книга валилась из рук. Никогда еще сердце ее не билось так сильно, никогда ее вечер не был таким тревожным, а чувства такими смятенными. Наскоро покончив с домашней работой, Шушаник опять уединилась. Шли часы, но она все ходила взад и вперед, то прислушиваясь к шуму паровых машин, то глядя во двор, окутанный густым мраком.

Раздались гудки. Было двенадцать часов. Она трижды тушила свет, пытаясь уснуть, и трижды снова зажигала, берясь за книгу. Утомленные глаза ее закрывались, и сознание отказывалось служить.

Шушаник пыталась отогнать навязчивые мысли, но сила воли покинула ее. Она стыдилась неожиданно нахлынувшего смятенья и в то же время не умела разобраться в нем. Старалась закрыть глаза, но в глубокой тьме возникал светлый образ. Откроет глаза – все тот же образ неотступно перед ней: угрюмый, с пристальным взглядом, угнетенный тяжелой мыслью…

Шушаник сбросила с плеч серую шаль, почувствовала непривычный жар, подошла к столу, посмотрела на маленькие черные часики, недавно подаренные ей дядей. Было уже два часа. Она снова прошлась по комнате. Ее густые волосы распустились, живыми струями покрыли уши, щеки, рассыпались по полуобнаженной груди. Щеки зарделись, в глазах мелькнул необычный огонек. Всегдашнее спокойствие сменилось тревогой. Если бы близкие в эту минуту взглянули на нее, они вряд ли узнали бы свою Шушаник. Глаза девушки утратили привычную ясность, а губы – безмятежную улыбку. Ах, только бы Смбат Алимян не считал ее дурочкой и не осмеял бы, как девочку, готовую видеть в первом встречном мужчине романтического героя! Нет, Шушаник не хочет оказаться легкомысленной в его глазах. Смбат умен и образован, он закален в испытаниях жизни. Такого человека не привлечет первая встречная девушка. У него большие требования, вот почему он сделал свой выбор в чужой среде.

Дядя говорит, что он несчастлив в браке и потому постоянно грустит. Зачем, господи, зачем же? Неужели он ошибся и теперь жалеет? Но что за вопросы, кто дал ей право вмешиваться в чужую семейную жизнь? Довольно, пора забыть о нем. Утомленная, она снова опустила голову на подушку.

Утренний свет пробивался в комнату сквозь ставни, когда она, наконец, задремала.

– Анна, где твоя дочь? – в третий раз спрашивал паралитик свою жену.

– Спит еще.

– Уже десять часов, а она все еще спит? Ступай разбуди, мне скучно, пусть поиграет со мной в карты. И ногти бы мне надо подстричь.

Хотя часть работы Шушаник теперь выполняла недавно нанятая горничная, паралитик так привык к услугам дочери, что не мог обходиться без нее.

Анна осторожно постучалась к дочери. Дверь открылась. Шушаник уже встала и была одета. Щеки побледнели, веки заметно опухли.