Александр Ширванзаде - Хаос

– Оставь меня в покое, мама, оставь меня, я не больна.

– Ах, уж лучше бы ты была больна, дочка. Горе какое-то тебя терзает…

Шушаник распахнула окно и выглянула.

Уже с неделю как прекратились дожди, и земля обсохла. Кое-где зеленели островки земли, отвоеванные у нефти. Даже эта убогая природа невольно поддавалась весенней ласке.

Шушаник подобрала рассыпавшиеся волосы и прошла в комнату отца. Больной все еще стонал, боязливо уставившись на дверь. С минуты на минуту он ожидал появления «безбожников», собиравшихся похитить его и бросить в огонь.

Обняв здоровой рукой шею дочери, он зарыдал без слез. – Спаси меня, Шушаник, только в тебе и осталась жалость, спаси!

Теперь он здоров, но ее мать, тетя и «злой сатана Давид» хотят его изжарить живьем, – лишний-де рот. Вот они уже развели костер на дворе. Напрасно – Саркис еще не выжил из ума: он шагу не сделает за порог, хотя бы целый мир обрушился на него. Больной с трудом выдавливал слова. От кашля он посинел и задыхался. В припадке гнева он принялся царапать себе щеки, рвать волосы. Шушаник опустилась на колени, сжала руку отца в своей и молила его успокоиться. Мало-помалу, под влиянием ласковых увещеваний, больной утих и потребовал чаю.

В соседней квартире происходила другая сцена. Смбат с детьми приехал из города довольно рано. Антонина Ивановна выбежала навстречу и так обняла Васю и Алешу, словно целый месяц их не видела.

Смбат смотрел на трогательную сцену и сдерживал невольную горечь: а ведь мог бы и он быть счастливым семьянином, будь ему мила эта женщина, будь он любим ею и если бы не «предрассудки». На серьезном и задумчивом лице Антонины Ивановны он сегодня заметил какую-то тень. Ему показалось, что в последние дни жену томила какая-то новая печаль и что теперь она совсем не та, какой была месяц назад. Он почувствовал нечто похожее на сострадание: ведь одинока же она тут, вдали от родины, не варварство ли так обходиться с нею? Положим, она упряма, но почему же не пощадить ее хотя бы из простого человеколюбия?

Был момент, когда он едва не поддался слабости и не сделал шага к примирению. Но сдержался – почему он первый должен сделать этот шаг? Ведь они одинаково отравляли друг другу жизнь. Будь с ее стороны хоть намек на раскаяние – он первый попросил бы прощения.

Антонина Ивановна, сама будучи озадаченная словами горничной, взглянула на Смбата и заметила в нем резкую перемену. Ей показалось, что муж за последнее время как-то Раздобрел, поздоровел, в глазах жизнерадостность, на лице нет прежней тоски.

Горничная внесла несколько свертков, привезенных Смбатом.

– Постой, – закричал Вася и, выхватив свертки, стал быстро их разворачивать. – Не перепутайте, папа привез каждому по подарку. Алеша, это тебе. А это – мне. Это тоже тебе, возьми. Нет, нет, это мне.

Смбат вмешался и сам роздал подарки. Самый большой остался неразвернутым.

– Это тебе, мама, – сказал Алеша, отдавая сверток матери.

Антонина Ивановна удивилась.

– Накидка для вас, – объяснил Смбат и отвернулся.

– У меня есть весенняя накидка. – Понравилась мне, я и купил. Не нравится – не берите.

Подарок! Что бы это значило?..

– Мама, бери, накидка хорошая, – вмешался Вася.

– Мама, бери, она хорошая, – повторил Алеша.

Антонина Ивановна молча сделала знак горничной отнести сверток в другую комнату.

Супругам было неловко. Обоим сегодня хотелось взглянуть друг другу в лицо, но не удавалось. А дети, занятые игрушками, радостно шумели. В их звонких голосах родителям чуялись укоры.

Справедлива ли она к мужу? – думала Антонина Ивановна. – Не в ней ли главная причина постоянных семейных неурядиц? Разве не могла бы она быть уступчивей? Чем виноваты дети, что их таскают с промыслов в город, из города на промысла, приучая к безалаберности? Чем кончится это неестественное положение? Ну, они ошиблись, так неужели надо еще осложнять последствия роковой ошибки?

– Говорят, паралитик помешался, правда ли это? – спросил Смбат.

– Да, почти.

– Удобно ли мне навестить его?

– Не знаю, но только сейчас рано, он недавно проснулся.

Смбат вышел и направился к брату. Проходя двором, он оглянулся и в окне увидел головку Шушаник.

Девушка его не заметила – она писала за столом. Около нее стоял здоровяк Чупров, вертя фуражку: он диктовал письмо «домой». Любовь к родным местам взволновала его, он не мог говорить спокойно. Когда дошли до «поклонов», Чупров перечислил всех домашних, родственников и даже соседей.