Марк Леви - Дети свободы

Вдали раздается звон, это приближается тот самый трамвай. Луч его передней фары пронзает ночную тьму. Акцию проводит Андре, ему помогают Эмиль и Франсуа. Они будут действовать сообща. Одному без помощи друзей не справиться, иначе все пойдет насмарку. Ребята суют руки в карманы пальто; вот они достали гранаты, каждый выдернул чеку и крепко прижал скобу. Одно неосторожное движение, и граната взорвется. Полиция соберет их останки, разбросанные по мостовой. Смерть отвратительна - это ни для кого не секрет.

Трамвай уже близко, в освещенных окнах вагона маячат солдатские силуэты. Но нужно побороть искушение действовать быстро, нужно проявить выдержку, унять сердцебиение, чтобы кровь не стучала так бурно в висках.

– Давай! - шепчет наконец Эмиль.

И вот гранаты, вдребезги разбив трамвайные стекла, катятся по полу вагона.

Нацисты забыли о спеси, они думают лишь об одном - как вырваться из этого ада. Эмиль, стоящий на другой стороне улицы, подает сигнал Франсуа. Строчат автоматы, в вагоне гремят взрывы.

Болдадос рассказывает так выразительно, что Жак ясно представляет себя участником этой бойни. Он ничего не говорит, его молчание сродни той тишине, что окутала вчера вечером покореженную мостовую. Тишине, которую нарушают лишь стоны раненых.

Болдадос смотрит на Жака. Тот кивком благодарит его, и они расходятся, каждый в свой двор.

– Однажды весна придет снова, - шепчет, подойдя к нам, Жак.

22

Январь на исходе. Сидя в камере, я иногда вспоминаю Шаина. Клод совсем обессилел. Время от времени кто-нибудь из наших приносит ему из тюремной больнички серную пастилку. Клод пользуется ею не для того, чтобы унять жгучую боль в простуженном горле, а чтобы зажечь спичку. И тогда все мы садимся в кружок и по очереди смолим сигарету, которую тайком сунул нам сторож. Но сегодня сердце не лежит даже к этому.

Франсуа и Андре отправились подсобить ребятам из отряда, который сформировался в департаменте Лот-и-Гаронна. Когда они вернулись с этой акции, их уже поджидал взвод жандармов. Двадцать пять форменных кепи против двух картузов - силы были явно неравные. Наши парни объявили себя участниками Сопротивления: с недавних пор поползли слухи о возможном разгроме немцев, стражи порядка перестали свирепствовать, поутихли; многие задумались о будущем и начали спрашивать себя: что их ждет? Однако те, кто подстерегал наших товарищей, еще не успели сменить убеждения и перейти в лагерь противника, а потому действовали без всяких церемоний.

Оказавшись в жандармерии, Андре не испугался. Он выдернул чеку и швырнул гранату на пол. Все попадали кто куда, и только он один даже не подумал спасаться бегством, а остался стоять, глядя, как эта штука вращается на полу. Однако она не взорвалась. Жандармы бросились на Андре, и ему пришлось сполна расплатиться за свою отвагу.

С окровавленным лицом, безжалостно избитого, его тем же утром бросили в камеру. Сейчас он лежит в больничном лазарете. У него сломаны ребра и челюсть, рассечен лоб - в общем, все как обычно.

Старшего надзирателя тюрьмы Сен-Мишель зовут Тушен. Это он отпирает днем наши камеры, выпуская заключенных на прогулку. Около пяти он гремит связкой ключей, и коридоры оглашает какофония скрежещущих засовов. Нам положено выходить из камер по его сигналу. Однако, заслышав свисток Тушена, мы отсчитываем несколько секунд перед тем, как переступить порог, - просто чтобы позлить его. Двери всех камер выходят на железные мостки, где мы выстраиваемся вдоль стены. Старший надзиратель в сопровождении двух подчиненных стоит, картинно выпрямившись в своем мундире. Затем он шествует вдоль вереницы заключенных с дубинкой в руке, проверяя, все ли в порядке.

Каждый должен хоть как-то приветствовать его - кивком, поднятой бровью, вздохом, словом, любой мимикой; главное, показать господину начальнику, что мы признаем его авторитет. По окончании "парада" заключенные тесной колонной идут вперед.

После прогулки тот же церемониал ждет наших испанских друзей. Их здесь пятьдесят семь человек, и им отвели отдельный отсек на нашем этаже.

Они тоже проходят перед Тушеном и приветствуют его. Но на обратном пути испанцам приказано раздеваться на галерее, оставляя свою одежду на перилах. Каждый должен вернуться в камеру совершенно голым. Тушен утверждает, что это делается в целях безопасности, - таковы, мол, тюремные правила, заключенным предписано раздеваться на ночь. Даже трусы и те заставляют снимать. "Кто-нибудь видел, чтоб арестант попытался сбежать с голым задом? Да его на воле вмиг заметут!" - так Тушен объясняет свой приказ.