Марк Леви - Дети свободы

На следующий день, рано утром, Жак напрасно ждет меня для проведения операции. Наверное, что-то помешало по дороге, думает он, может, проверка на улице скверно обернулась. Он садится на велосипед и спешно едет ко мне, чтобы "очистить" комнату, - таково правило.

Там-то его и хватают двое полицейских, оставленных в засаде.

Я прошел через ту же обработку, что и мой брат. Комиссар Фурна не зря пользуется репутацией свирепого палача. Восемнадцать дней непрерывных допросов, избиений кулаками и дубинкой; восемнадцать ночей, когда прижигание тела сигаретами чередуется с другими изощренными пытками. Когда комиссар Фурна приходит в хорошее настроение, он заставляет меня стоять на коленях, держа в обеих вытянутых руках по телефонному справочнику. Стоит руке дрогнуть, как он с размаха бьет ногой - то в грудь, то в живот, а то и в лицо. Когда он в дурном настроении, он целит мне между ног. Но я все-таки не заговорил. Нас двое в камерах предварительного заключения комиссариата на улице Рампар-Сент-Этьен, Жак и я. Иногда ночью я слышу его стоны. Но он тоже никого не выдал.

Двадцать третье декабря. Прошло уже двадцать дней, но мы так и не заговорили. Комиссар Фурна, вне себя от ярости, наконец подписывает постановление о взятии под стражу. Последний день проходит как обычно, в побоях, а затем нас с Жаком перевозят в тюрьму.

Сидя в автозаке, везущем нас в тюрьму Сен-Мишель, я еще не знаю, что через несколько дней будут учреждены военные суды; мне еще неведомо, что людей будут казнить в тюремном дворе сразу же после вынесения приговора и что такой жребий уготован всем нам, арестованным участникам Сопротивления.

Как же далеко теперь от меня небо Англии; в моем истерзанном мозгу уже не звучит гул мотора моего "Спитфайра".

Пока полицейский фургон везет нас в конечный пункт нашей жизни, я вновь и вновь вспоминаю свои детские мечты. А ведь детство было всего восемь месяцев тому назад.

Итак, 23 декабря 1943 года надзиратель тюрьмы Сен-Мишель захлопнул за мной дверь камеры. В полумраке трудно было что-нибудь разглядеть. Тусклый свет едва проникал под изуродованные веки. Они так вспухли, что глаза открывались с трудом.

Но я до сих пор отчетливо помню, как в темноте этой камеры вдруг прозвучал дрожащий и такой родной голос:

– Веселого Рождества!

– Веселого Рождества, братишка!

Невозможно привыкнуть к тюремным решеткам, невозможно не вздрагивать, когда за твоей спиной с грохотом захлопывают дверь камеры, невозможно терпеть каждодневные обходы надзирателей. Все это невозможно, когда душа неистово жаждет свободы. Кто способен объяснить, почему мы сидим в этих стенах? Мы были арестованы французскими полицейскими, мы скоро предстанем перед военным трибуналом, и расстреляют нас во дворе, сразу после оглашения приговора, тоже французы. Если во всем этом и есть какой-то смысл, то лично я не нахожу его в темном углу своей камеры.

Те, кто провел здесь уже много недель, говорят, что привыкнуть можно ко всему, что со временем налаживается нечто вроде нового образа жизни. Но я непрерывно думаю о потерянном времени, считаю каждую минуту. Я никогда не отпраздную свои двадцать лет, да и мои восемнадцать куда-то канули, их мне тоже не удастся прожить. Хорошо еще, что по вечерам нам приносят миски с едой, говорит Клод. Но еда отвратительна - капустный суп, в котором иногда плавают несколько фасолин, уже вздувшихся от долгоносика; такая пища сил не придает, все просто подыхают с голодухи. Мы делим нашу тесную камеру с несколькими товарищами по ИРС и ФТП [16] [16] ИРС - иммигрантская рабочая сила; ФТП - "франтирёры и партизаны" (одна из организаций в движении Сопротивления). . Приходится сосуществовать с блохами и клопами, которые терзают нас днем и ночью, обрекая на непроходящую чесотку.

По ночам Клод спит, лежа вплотную ко мне. На стенах камеры мерцает ледяной иней. Холод собачий, мы прижимаемся друг к другу, чтобы хоть чуточку согреться.

Жак сильно изменился. Едва проснувшись, он начинает шагать взад-вперед по камере. Он тоже считает эти загубленные, навсегда потерянные часы. А может, думает о своей жене, оставшейся там, на воле. Отсутствие любимого человека хуже смерти; иногда по ночам, во сне, Жак тянет руку к чему-то, что давно ушло в прошлое: можно ли удержать былые ласки, касание нежной душистой кожи, взгляд, исполненный сострадания?!

Временами кто-нибудь из сочувствующих нам сторожей тайком сует в камеру подпольную газетку, издаваемую партизанами. Жак читает ее нам. Это помогает ему бороться с мучительным чувством унижения. Невозможность действовать гложет его с каждым днем все сильней и сильней. Как и разлука с Осной.