Фредерик Бегбедер - Windows on the World

– Не надо так уж ругать шумеров. Они, помимо прочего, еще и письменность придумали. Кабы не шумеры, торчать бы мне на телевидении!

«Лайф-кафе» не зря так называется; здесь царит интеллигентный гомон, от которого так и хочется переделать мир в компании девиц с промытыми волосами и с именем Сэнди.

– Скажи, Трой, как ты собираешься назвать свой идеал? Ты же знаешь, обязательно нужен какой-нибудь «изм», иначе твоя утопия будет выглядеть несерьезно. Предлагаю: «Иноглобализм». Чтобы отдать должное глобализму. Или «Интернационализм». Нет, чересчур несет коммуняками… «Многополярность»? «Космополитизм»? Нет, это все слишком капиталистическое…

– Слушай, я пока не думал, но по-моему, это вопрос второстепенный…

– Да нет! Вовсе нет, это самое главное – найти название, от которого хочется встать в ряды. «Универсализм»? Нет, смахивает на «Вивенди Юниверсал». Нашел: «Планетаризм». Вот. Мы – планетаристы.

– Смахивает на секту самоубийц.

– Ну и что, тем хуже! Ты же Шарль Фурье новой эпохи! Ты наш гуру, тринадцатый апостол! О святой Трой, вежды нам открой!

– Фредерик!

– Yes?

– Это твоя которая рюмка?

– О, да все в порядке, ты что думаешь, Карл Маркс пил одну воду? Мы дурачились, мы несли бред, и все равно – хорошо во что-то верить!

Земля снова содрогнулась.

– А это что за взрыв?

– Вторая башня рухнула, – говорит кто-то из тех, кто дышал у окна.

Дымовая завеса настолько плотная, что невозможно понять, где пожар, а где пыль. Здание, атакованное после нас, обрушилось первым.

Лучше не пытаться понять, но все понятно и так: это значит, что наша башня обвалится с минуты на минуту.

– Let us pray. [122] Давайте помолимся (англ.). Господи, молю Тебя, хоть в Тебя и не верю. Прими нас к себе, несмотря на наш оппортунизм.

Шума от падения соседней башни было не больше, чем от разломанной пригоршни спагетти. Наверно, такой же звук бывает от горного обвала. Сухой треск. Массовое убийство не грохочет, как гром, массовое убийство хрустит, словно надкушенное печенье. Или короткий водопад, только вместо воды – бетон.

В какой-то момент Джерри повернулся к автомату с водой, – из него неслось странное клокотание. В прозрачной бутыли возникали и лопались пузыри. Вода внутри закипала.

Нижний Манхэттен без обеих башен – это другой город; тридцать семь лет скрылись в дыму. Нью-Йорк, подправленный пламенем. Именно в такой гавани высадился Лафайетт.

Нижний Манхэттен – единственная часть города, где отсутствуют номера домов и где можно заблудиться, начать ходить по кругу; деловой центр на Манхэттене больше всего похож на какой-нибудь бардачный европейский город. В десять утра я иду по Уолл-стрит, «Улице денежной Стены». Ее так назвали, потому что здесь высилась крепостная стена, защищавшая город от индейцев. Сегодня надо было бы добавить в стену кирпичей, как в песне «Пинк Флойд». В Израиле сейчас строят стену вроде Берлинской. Скоро придется нам говорить не «Wall Street», a «Wall City», «Wall Countries», «Wall World».

На этом самом месте высились до небес две башни; но прежде здесь была бревенчатая изгородь, защищавшая наших голландских предков от алгонкуинов, медведей и волков. Изгородь построили в 1653 году, и местные жители регулярно разносили ее по бревнышку: доски и колья шли на обогрев, ими укрепляли островерхие дома, крытые глазурованной черепицей. Под моими ногами, в Новом Амстердаме, Всемирный торговый центр воссоединился с руинами колониальных построек, кувшинами для вина, кирпичами, стеклом и гвоздями былых веков, с полями пшеницы, овса и табака, с останками свиней, бродивших по мрачным улочкам трущоб, с костями баранов и людей, пришедших на эту землю с другого конца мира. Когда-то очень-очень давно на том месте, где высился Всемирный торговый центр, индейцы выращивали рожь.

Спасатели так и не добрались до нас. Вы не видели нас по телевизору. Никто не фотографировал наши лица. Все, что вы знаете о нас, – это растрепанные фигуры, карабкающиеся по фасаду, тела, бросающиеся в пустоту, руки, машущие белыми тряпками в эфире, словно обрывками облаков. Оглушительный звук падающих тел в документальном фильме братьев Ноде. Единственная лента о трагедии – произведение двух французов.

Но они не показали падающие человеческие куски, фонтаны крови, сплавленные воедино сталь, пластик и плоть. Вы не ощущали запаха горящих проводов, запаха короткого замыкания в 100 000 вольт. Вы не слышали звериных криков – таких, словно режут свиней, словно живьем разделывают телят, только это были не телята, а человеческие тела, способные умолять.