Виктория Токарева - О любви (Сборник рассказов)

На перекрестке зажегся зеленый свет — Ковалев резко свернул и перешел дорогу, почти убежал. Потом оглянулся. Сын стоял и смотрел. Интересно, что крутилось в его мозгах…

Маруся вернулась беременной. Она ждала ребенка от Бориса Мещерского и ждала удобного случая, чтобы сообщить Ковалеву о грядущих переменах. Но откладывала со дня на день. Ее мучил токсикоз. Тошнило от запахов и без причины. Хотелось все время лежать.

Маруся лежала в удобной и чистой постели, ее окружали красота и комфорт, и как-то не тянуло в палатку или в мастерскую на чердаке, куда надо было залезать по вертикальной металлической лестнице. Собака взвизгивала от счастья видеть хозяйку. Маруся запрещала ей шуметь, собака взвизгивала шепотом. Хотелось оставаться на месте, а не бегать на два дома.

Но хотелось и Бориса. Просто смотреть, как он ходит, как оборачивается, как смеется, как говорит «да». У него было целое множество этих «да». Когда слушал — поддакивал: да, да, да…

Когда удивлялся — одно глубокое, детски-изумленное: да-а? И одно испуганное короткое «нет», когда что-то падало. Однажды Марианна уронила мольберт в мастерской, он упал с грохотом. Борис побледнел и выдохнул: «нет»…

Потом объяснил, что они с матерью долгое время жили над участковым милиционером. Комнаты располагались одна над другой. Мать вздрагивала, когда что-то падало на пол. Боялась, что милиционер придет и отведет в тюрьму. Они жили тихо, как мыши. Страх стал привычкой.

Марианна любила в нем все — настоящее и прошлое. Если бы можно было отправить Ковалева в мастерскую, а Бориса взять на его место… Однако тоже не выход. Ковалев — добытчик, а Борис — нет.

Борис — свободный художник. Полузапрещенный. Один он проживет, но с гремучим прицепом из двух семей…

Марианна могла бы выбросить свои бредни о кино, заняться фарцовкой, как половина ее подруг. Она могла бы сама добывать деньги, но во что превратится ее жизнь…

Марианна молчала о беременности. Решила так: скажет, когда уже некуда будет деться. Ковалев спросит: «Ты что, беременна?» Она ответит легким голосом: «Да. А что?»

Такое время настало. Однажды утром, увидев ее круглый живот, Ковалев спросил:

— Ты что, беременна?

— Да, — сказала Маруся легким голосом. — А что?

Ковалев приехал на работу, закрылся у себя в кабинете и позвонил Борису Мещерскому. Попросил о встрече.

— Я могу подъехать к вам в больницу, — отозвался Борис.

— Нет.

— Тогда заходите в мастерскую, — пригласил Борис.

— Мы встретимся на нейтральной территории.

Они встретились у памятника Пушкину и разговаривали четыре минуты.

— Какие у вас планы? — коротко спросил Ковалев.

— Это зависит от Марианны, — ответил Мещерский. Он держался очень спокойно, с внутренним достоинством. Вел себя не как воришка, которого застукали, а как хозяин, который взял свое.

— Я прошу вас не забирать у меня жену, — сухо сказал Ковалев. — Я уважаю вас и ваше чувство и поэтому не приказываю, а прошу. Я готов вам отдать свою новую машину.

— При чем тут машина? — удивился Борис.

— Абсолютно ни при чем. Просто на машине вам будет удобнее передвигаться. До свидания.

Ковалев ушел, а Борис остался стоять. Он был раздавлен.

— Бери! — взмахнула руками Марианна. — Он себе еще купит.

— Но что это такое? Он дает мне отступного? Это что, сделка?

— Пусть все останется, как было, — спокойно и трезво предложила Марианна. — Крики и пеленки у Ковалева, а мастерская — для любви и творчества. Ты же не хочешь, чтобы среди твоих картин вопил младенец, висели пеленки, а ты бы был зеленого цвета от бессонных ночей.

Борис молчал. Такой период уже был в его жизни, когда родилась дочь. Рождение нового человека — большое счастье, но прежде всего — это большой труд.

Все осталось, как есть. Ковалев — на месте. Маруся — при Ковалеве. А та часть, которая звалась Марианна, — принадлежала Борису Мещерскому.

Борис машину не взял. На ней ездила Марианна.

— Все-таки ты — аристократ, — насмешливо заметила Марианна. — Мог бы и машиной пользоваться, и женой.

— Если говорить на твоем языке, я не хочу продешевить. Мое чувство дороже, чем машина. Оно бесценно. Или не стоит ничего.

— На моем языке? — насторожилась Марианна.

— На вашем. Твоем и твоего мужа. Он — страшный человек.

Борис услышал в себе неприязнь. Это было непозволительно. Его душа должна быть свободна от ненависти. Она должна быть чиста для работы.

Борис заканчивал свою картину. Странная была картина.