Виктория Токарева - О любви (Сборник рассказов)

Ковалев понял все и сразу. Но сказать, как раньше: «Люби, кто тебе запрещает», — он не мог. Он просто замер и выжидал. Если начать выяснять отношения, можно договориться до разрыва. А он не хотел. В любом качестве, но только рядом…

Они продолжали спать вместе, но Ковалев не касался жены. Понимал, что она — не с ним. И не надо притворяться. Он уважал ее состояние и не хотел мешать. Маруся отметила его деликатность и была благодарна за то, что он отпустил ее на столь длинный поводок.

Ковалев видел преимущества Мещерского. Вернее, не так… Он видел, за что его любила Маруся. Мещерский художник, а Ковалев естественник. У них работали разные центры мозга. У Маруси с Мещерским было больше общего, и даже визуально они смотрелись по-разному. Маруся с Мещерским в общем вальсе при свечах. А Маруся и Ковалев — двуглавый орел: неразделим, но головы смотрят в разные стороны.

Именно в этот период обозначилась трещина между ними и стало ясно, что эта трещина была всегда. Просто Ковалев поставил свой дом на трещине. А теперь она ширилась, и что будет с домом — не ясно.

Летом Марианна и Борис уехали на юг, к морю. Сняли комнату на берегу, не вылезали из теплого тугого моря. Потом сели на поезд и поехали в среднюю полосу.

Купили палатку и поставили ее в лесу. Ходили почти голые, как дикие люди. Жарили грибы на костре. Иногда выходили к людям за едой. Как лоси. Расплачивались акварелями Бориса. Он быстро рисовал пейзажи. Не халтурил. Даже в моментальных зарисовках было видно мастерство и вдохновение. За это им давали хлеб, молоко и яйца.

Марианна научилась разводить костер, ставить палатку, отличать съедобные грибы от поганок, спать на земле, переплывать неширокую реку. Но что бы она ни делала — ждала, когда настанет ночь, и они лягут рядом, и вытянутся друг возле друга, вздрогнут вместе и умрут, а потом заснут единой плотью, с одной температурой.

Борис никогда не снимал крест. Он был верующий. Марианна тоже хотела приобщиться к вере, но ей мешали некоторые непроясненные обстоятельства, которые она хотела прояснить.

— Иисус Христос — Бог или человек?

— То и другое, — отвечал Борис. — Богочеловек.

— Но для того, чтобы родился человек, нужны две половины: мужчина и женщина. А здесь только Дева Мария. А вторая половина кто? Голубь?

— Вера стоит над знанием, потому и называется вера. Или веруешь, или нет.

— Ну хорошо. Вот он воскрес. А куда он делся, когда воскрес?

— Его видели ученики. И Фома Неверующий его видел. И поверил.

— Предположим. А почему Иисус не остался на земле? Воскрес — и живи дальше.

— Он вознесся к своему отцу. К Господу Богу, — терпеливо объяснял Борис.

— Если Христос человек, если у него есть органы дыхания, пищеварения, размножения — ему логичнее остаться среди людей, а не на небесах.

— Он был послан для искупления грехов человеческих. У тебя такие иконы, а ты, выходит, ничего не понимаешь…

— Объясни.

— Веру не объясняют.

Солнце сеяло сквозь листву свой мягкий свет.

В лесу не было ни телефона, ни Дома кино. Только Он и Она. И им не было скучно. Они познавали друг друга как мужчина и женщина, как художник и модель, как человек и человек.

Борис много рисовал Марианну, по нескольку часов в день — в одно и то же время, писал свою картину. Ему было нужно определенное освещение.

После работы какое-то время Борис был опустошен, молчалив. Марианна не ревновала его к картине. Наоборот, только такой он и был ей дорог: глубокий, серьезно талантливый.

— Роди мне девочку, такую, как ты, — попросил однажды Борис.

— А где она будет жить?

— С нами. Ты уйдешь от Ковалева, и мы будем жить втроем.

— А как же Ковалев? — не поняла Марианна.

— При чем тут Ковалев? — обиделся Борис.

Действительно, при чем тут Ковалев…

А Ковалев делал вид, что ничего не происходит. Он знал, в медицине бывают такие состояния, когда лучше не лечить. Пустить на самотек. Положиться на Бога. Кризис пройдет, и больной поправится. Или умрет.

Ковалев работал, зарабатывал, строил дачу за городом. Те рабочие, которые строили больничный комплекс, отвлеклись и возвели загородный дом. Обошлось недорого, но кафель в ванной комнате был больничный, белый.

Дочь проводила лето у Марусиной мамы, но все время просилась домой. Спрашивала: где мама? Когда приедет?

Что Ковалев мог ответить? Он и сам хотел бы знать, где его Маруся. Когда приедет? Может быть, никогда…

Однажды в полдень Ковалев встретил на улице своего сына от первого брака. Они шли навстречу друг другу, узнавали друг друга. Сын дернулся в его сторону, хотел подойти, но Ковалев не знал, о чем с ним говорить. «Как ты? Как мама?» А дальше что? Все равно Ковалев пойдет своей дорогой, а сын своей…