Дмитрий Липскеров - Демоны в раю

Швейцария как страна ему была мало интересна, и он сразу отправился на Фсдералплац, 12.

Все прошло гладко, в чем и уверял умерщвленный руководитель.

Его проводили в депозитарий, где служитель вставил свой ключ в замок ячейки и предложил ему сделать то же самое со своим ключом. Они синхронно повернули ключи, и замок открылся.

Ловко придумано, оценил он.

Служитель с профессиональным отсутствием интереса удалился, а он вытащил из сейфа плоскую коробку, открыв которую обнаружил лишь визитку комсомольского руководителя, на обратной стороне которой был аккуратным почерком написан номерной счет и пароль к нему.

Он положил визитку в накладной карман пиджака, закрыл ячейку и поднялся в операционный зал.

Как и все из его поколения, он никогда не рассчитывал на посещение Швейцарии, а также любой другой капиталистической страны, а потому английский знал в пределах песен группы «Битлз».

Он попросил информацию о счете.

— One seconds, — отозвалась миловидная женщина с очень белыми зубами.

Он вспомнил про свои зубы, коротко улыбнулся зеркалу… Его зубы были зубами всего народонаселения Советского Союза. Больше улыбаться он не собирался.

Операционистка набрала необходимые вводные в компьютер и заулыбалась еще приветливее.

— One seconds, — вновь попросила она.

Прошло десять, и рядом с ним вдруг материализовался человек в отличном костюме с ниткой люрекса и с такой широченной улыбкой, будто рекламировал зубную пасту.

— Здравствуйте, — заговорил он по-русски с сильным немецким акцентом. — Я вице-президент банка Райнер Майснер.

«Как Снегов, — подумал он. — Коллеги».

Если у вас есть секунд, то я пригласить вас на кофе в офис…

— Что-то не в порядке?

— Все корошо! — успокоил Майснер. — Для меня большой честь пить с вами кофе!

— Кофе так кофе, — согласился он и прошел за вице-президентом в небольшую комнату, по его пониманию, обставленную дорого и с потрясающим вкусом…

Потом они пили кофе и разговаривали о переменах в России.

— Мне нужна информация о моем счете, — неожиданно для Майснера сказал он.

— Конешно, — профессионально отреагировал тот.

Вытащил из внутреннего кармана перьевую ручку и начертил на листке цифры. Пододвинул листок к нему.

Он долго смотрел на цифры.

— Это основной сумма, — комментировал Майснер.

Он снова и снова смотрел на цифры.

— Конешно, это доллары! Не франки!

Наконец он принял информацию. На бумаге синим по белому было нарисовано шестьдесят три миллиона долларов США.

Он пил кофе и слушал, как Майснср говорит о неразумности держать деньги в наличности, слишком малый процент на них набегает, что нужно вложить хотя бы часть в бумаги, можно не в рискованные, но тогда доход будет меньше. Если в рискованные, то можно умножить капитал троекратно, но риски потерять возрастают… Можно открыть траст и думать о будущем, которое нас всегда догонит.

— Я хочу поменять пароль доступа к счету! — попросил он.

— Конешно, — согласился вице-президент и достал из стола портативное устройство с цифрами. — Ввести сюда до восемнадцати цифра! Есть буквенное обозначение… Можете!

Он подумал и ввел слово. Потом он спросил:

— У вас есть музей?

Майснер очень удивился и опять сказал:

— Конешно. У нас много музей…

Он вспомнил, как в первый день приезда в Москву посетил Пушкинский и сразу попал на выставку экспрессионистов. Он впервые смотрел на Модильяни. В нагрудном кармане у него хранилась почти истертая брошюра Брушона или Брушена… Тогда он смотрел на картины великого художника и плакал, снискав почти любовь смотрителей музея, старушек, которые полушепотом умиленно переговаривались о том, что таких молодых людей уже не осталось…

— У нас очень много музей! — повторил Майснер.

Он сказал, что зайдет завтра, что ему необходима помощь Майснера.

— Я ждать буду, — расплылся в улыбке вице-президент.

Он нашел музей и тотчас направился в зал экспрессионистов, в котором были выставлены пять полотен Модильяни.

Он смотрел на увековеченное лицо жены художника, сотворенное гением без глаз, и видел в этих пустотах глаза Эли. Он вновь не ощутил, как из его глаз текут слезы. И непонятно было, отчего душа мучается, то ли от созерцания великих полотен, то ли от несостоявшейся великой любви. А может, все было намешано так, что уже не разобраться.

В отличие от отечественных смотрительниц музея цюрихским было трудно понять, отчего иностранец, одетый по меньшей мере странно, тут слезы льет… Боялись, что больной какой иностранец…