Елена Колина - Мальчики да девочки

В школе кипели шекспировские страсти. Учителя разделились на две партии -старые учителя и новые, члены партии, большевики. Но разделились они на старых и новых не столько по идеологическому признаку, внешне старые учителя были лояльны к власти, а по своему отношению к переменам, к новой, советской, школе, – новые произносили это с гордостью, старые пренебрежительно.

Новые учителя хотели все прежнее решительно разрушить, старые хотели все прежнее решительно сохранить и хотя бы втайне, украдкой, учить «как было». У старых все вызывало бешенство, все раздражало – совместное обучение мальчиков и девочек, отмена Закона Божьего, бесконечные путаные указания... Указания были одинаковы – все отменить. Отменить отметки, наказания, домашние задания, отменить экзамены, не делить учеников на классы, отказаться от предметной системы преподавания, водить школьников, как солдат, на работу в ремесленные мастерские вместо учебы... Но, о Господи, как же тогда прикажете учить?! Посадить малышей рядом с дылдами, как в церковно-приходской школе, и всем вместе клеить коробочки, раз уж теперь считают, что в обучении главное – труд, а не науки?.. Породить поколение неучей? Дискредитировать учительский труд?

Старая школа с ее муштрой и наказаниями была нехороша, новая школа без отметок, классов и предметов никуда не годилась, так что это была борьба плохого с еще более ужасным. Партии новых и старых были непримиримы, а если учесть, что все, и старые, и новые, были женщины, примешивающие к идейным разногласиям личные счеты, обиды, самолюбие, зависть, то понятно, что педагогические споры переходили на кофточки, отсутствие мужа, сексуальную невостребованность, и высказывания типа «Вы бы лучше на себя посмотрели...», «А вы сами...» звучали в стенах бывшей гимназии все чаще и чаще. Кто-то кого-то ненавидел, не выносил, терпеть не мог... В кулуарах одна учительница обозвала другую климактеричкой, в общем, еще немного, и они начали бы вцепляться друг другу в волосы и подкладывать кнопки. Дина со своей непосредственностью, нечувствительностью к деталям этих нюансов женских отношений просто не замечала.

Бедная, абсолютно идеологически невинная Дина Мироновна Левинсон попала в осиное гнездо. В душе она ничего не имела против старой школьной системы, но Дина, конечно, была «новая» – а кем же еще могла быть студентка советского вуза?

Но как-то так вышло, что Дина Мироновна Левинсон оказалась единственным человеком вне партий. Она безукоризненно следовала всем инструкциям, безропотно таскала учеников на «общественно-полезные работы». Но Дина не только организовывала и боролась. Она уходила из школы последней, таскала стулья и мыла полы, колобком каталась по школе, выслушивала детей и родителей, и вскоре даже самые подозрительные убедились, что учитель Левинсон не таит под этим административную, карьерную корысть. К тому же Дина так вдумчиво училась у старых учителей, так рьяно перенимала опыт, что все они были от нее в восторге – какая толковая девушка, прирожденный учитель, ее бы в старую школу... В общем, не девушка, а чистейшей прелести чистейший образец – полногрудый, кареглазый, с врожденным педагогическим даром.

Заведующему школой, двадцатитрехлетнему Петру Васильевичу Федорову по прозвищу Зададимся Вопросом Дина была необходима. Зададимся Вопросом был еще совсем мальчик, воевал в Красной армии, был контужен, в школьных делах решительно не разбирался и, как нерадивый ученик, боялся учительниц – всех, кроме Дины.

– Зададимся вопросом: легко ли мне рулить кораблем баб? – говорил он.

Дина Мироновна Левинсон не была «баба», она была рабочая лошадка, трудяга, и так успокаивающе звучал ее голос с низкими модуляциями на педагогических советах, где прежде доходило чуть ли не до визга. Дина умела всех не то чтобы примирить – это было невозможно, – но как-то снизить пафос, притушить накал страстей. Дина Мироновна Левинсон была и вашим и нашим, – в разгар спора спокойным рассудительным баском гудела: «Отметки нельзя – тогда можно я буду ставить устно? Программа не нужна – можно я для себя составлю?..» Ее искреннее желание перенять опыт, спросить и подождать, пока ответят, заставляло вспомнить, что главное в школе – дети, а не борьба амбиций, заставляло сдерживаться, как взрослые сдерживаются скандалить при маленьких.

Дина фонтанировала добродушными идеями, организовала продленный день для ребят, – это был первый опыт продленного дня в городе, и теперь школа была на хорошем счету в Отделе просвещения. Ни новые, ни старые учителя, никто, кроме Дины Мироновны и Петра Васильевича, не желал оставаться на продленный день, так что Дина то в очередь с ним, то вместе с ним сидела с ребятами до ночи. Случалось, они с Петром Васильевичем уводили неразобранных детей к себе ночевать – половину ему, половину ей. Мирон Давидович всегда старался ребятишкам хоть что-нибудь дать, хотя бы пощелкать затвором фотоаппарата, а Фаина поджимала губы, грустно смотрела не на них, а на свою Дину, бормотала «всех не пережалеешь», но ночевать пускала и старалась при учениках к Дине не вязаться.