Елена Колина - Мальчики да девочки

– Не подходите ко мне, я выброшусь в окно, – прошептала Лиля, она вдруг явственно поняла – он сумасшедший, буйный. – Я сейчас в вас плюну, я... я за себя не отвечаю...

– Закричит она... – бормотал Чин и вдруг с силой толкнул ее к подоконнику, повернул к себе спиной, сильно обхватил рукой и другой рукой поднял ей юбку.

Почти невозможно изнасиловать девушку один на один, у нее всегда остается возможность сопротивления – плюнуть в лицо, ударить коленом в пах, укусить, вцепиться ногтями в физиономию, вдавить пальцами глаза. Невозможно, если только жертва не деморализована, не растеряна, не ослабела от слез. Лиля нисколько не была растеряна, не плакала, не боялась, она была готова сражаться за себя до последней капли крови – его, конечно, крови, а не ее.

...Сейчас Леничка поднимется по лестнице, увидит ее в борьбе с Чином, и тогда уже все. «Лучше бы он убил эту гадину и погиб сам, – отстраненно, как будто решая задачу, подумала Лиля, – теперь он убьет его у дверей квартиры...» Она никому не докажет, что чекист ее изнасиловал, и тогда погибнут все, и он, и девочки, и старшие, все...

Лиля не думала, что она жертвует собой ради приютившей ее семьи, она просто притихла, замерла и поплыла куда-то, убаюкивая себя как колыбельной: Я сам над собой насмеялся и сам я себя обманул, когда мог подумать, что в мире есть что-нибудь кроме тебя... И закаты в небе пылали, как твои кровавые губы... На Венере, ах, на Венере нету слов обидных или властных, говорят ангелы на Венере языком из одних только гласных...

Впрочем, он ее не насиловал. Он не насиловал ее, просто повернул к окну и нагнул вниз, обмякшую, как тряпичную куклу. Ему не нужна была ее любовь, и даже само ее тело ему, в сущности, было не нужно – он даже не стал ее раздевать, а просто прижался к ней сзади, несколько раз дернулся и, быстро отвалившись, покопошился с носовым платком и затих.

– Ну вот, вы и половую потребность мою удовлетворили, и остались как были... я даже пятна на вас не оставил, – трезвым голосом сказал Чин и сунул использованный носовой платок в карман. – А то кричать, звать на помощь... Через два дня придете ко мне, красивая, – ласково сказал он. – Вы барышня незамужняя, обязаны, как говорится, обслужить бойца революции... А потом, может, и любовь у нас образуется...

Глаза у него были совсем безумные. Сумасшедший, извращенец, больной? Или просто замученный непосильной ночной работой человек, на Лилино счастье не способный к нормальным мужским действиям?..

Лиля дождалась, пока Чин поднимется к себе на этаж выше, и, услышав, как захлопнулась дверь, бросилась вниз. Леничка с видом отрешенным и горестным недвижимо стоял все на том же месте, в подворотне, прислонившись к стене, правая рука в кармане...

– Домой, пойдем, пожалуйста, теперь домой, мне ОЧЕНЬ нужно домой, – попросила Лиля.

– Можешь собой гордиться, ты спасла от смерти чекиста Якобсона, – холодно сказал Леничка. – Но я все равно его убью.

– Я тебя ненавижу! Идиот! – громким шепотом закричала Лиля. – Сейчас разобью все здесь об твою голову, сейчас ты у меня получишь!

Она схватила с разложенной на бюро шахматной доски ладью, – Леничка последние дни просиживал в одиночестве над какой-то сложной партией, – швырнула ладью в него, потом вторую фигуру, третью, так и швыряла, пока он не поймал ее за руки и не повалил на кровать, придавив всем телом:

– Ты сумасшедшая...

– Не смей так со мной обращаться! Я дворянка, княжна, ты не смеешь трогать меня, не смеешь... – вырываясь из его рук, шипела Лиля и вдруг обмякла и зашептала: – Мне страшно, мне очень страшно, ты же МОГ выстрелить, и он тоже МОГ выстрелить, вы оба могли выстрелить друг в друга и УБИТЬ МЕНЯ...

Лиля плакала, сердилась и опять плакала, тихо всхлипывая, – о себе, о Рара и Илье Марковиче, о Леничке... Его судьба уже почти решилась там, на мостовой, – пуля в лоб на месте, если не попал, и пуля в затылок в подвале Чека, если попал. И никто никогда не вспомнил бы, что он был такой мальчик, красивый, романтичный, влюбленный, любил Россию, ненавидел предательство, что он был ...

Лиля что-то горячо шептала, всхлипывала, проваливалась в мгновенный сон, как в забытье, Леничка успокаивал ее, гладил по голове, целовал, и случилось то, что должно было случиться: они все теснее вжимались друг в друга, пока не соединились совсем. И уже не имело значения, что это было, во сне, в слезах, в шепоте – его любовь и отчаяние, и ее желание укрыться от горечи и страха в другом человеке, ее желание стереть чужие грязные прикосновения, или же просто его девятнадцать и ее семнадцать лет.