Захар Прилепин - Ботинки, полные горячей водки

– Там? – Серый захохотал. – Я? – и он снова захохотал.

Вскоре наш завтрак на траве неожиданно распался, и тот, кого Серый назвал Гландой, увел СОБРов поговорить: вроде бы ему что-то передали по рации.

Я тихо жевал лук, заедая чесноком – все равно женщин здесь нет, а мужики пахнут так же.

Через полчаса неподалеку снова нарисовался Серый, неожиданно подобранный, но с опухшим лицом и будто бы тяжелой головой, которую он с ненавистью нес на себе.

Серый пристроился у бочки с дождевой водой и долго опускал в нее морду, наливал полный берет и одевал его на голову. Потом злобно тер лицо мощными лапами, как будто хотел сорвать щеки и смыть глаза.

Я отвернулся, мне было неприятно.

Он подошел ко мне сам.

– Я не был в этом городке. Никогда, – сказал он мне. – Понял?

Я снова кивнул и посмотрел на Серого внимательно.

Он вдруг широко улыбнулся, отчего щетина на лице, болезненно топорщась, расползлась в разные стороны, словно тяжелой ногой наступили на ежа:

– Серьезно не был, братишка.

«Хорошо, если так», – подумалось мне.

«Случайность – это божественная ирония, – по буквам выговаривал я настигшую меня мысль. – Но Господь всегда шутит со вкусом и с замыслом. А тут не разглядеть не иронии, ни загадки».

Славчука убили через два года.

…С той ночи на пруду мне привелось видеть его только однажды. Перед армией я заезжал к деду, мы с ним хорошо поговорили, и я пошел курить, привычно облокотившись о крепкий заборчик: у деда все было крепко.

Славчук копался в огороде, хотя давно уже был, думаю, при деньгах: во всяком случае, у него была самая дорогая машина в городке. К нему подъехали братки на двух машинах, с погаными лицами и здоровые, как лоси.

Славчук подошел к ним с мотыгой, со всеми поздоровался за руку. Минут десять они разговаривали, произнося совсем мало слов и надолго смолкая в промежутках. Славчук чуть раскачивался, облокотившись на черенок мотыги. Несколько братков посматривали на меня так, что мне хотелось немедленно уйти. Но я докурил одну сигарету и закурил вторую, не сходя с места.

Тогда все еще делили местный завод.

Месяцом позже Славчуку забили «стрелку» возле завода, на пустыре, ночью. Он приехал с другом, сидел в машине, ожидая. Их расстреляли из автомата, выпустив в салон два рожка, а потом подожгли машину с трупами. У Славчука был ствол, но он не успел его вытащить. Убийц не нашли.

Я никогда не был на его могиле; да и не знаю, что мне там делать.

Сестры его развелись, и мыкаются неведомо где. Мать все болеет, медленно ходит в халатах со множеством карманов, где лежат таблетки. Иногда, по дороге на пастбище, она останавливается и долго ищет нужную таблетку, бросая, в конце концов, в рот любую. Корову они еще держат, но она худая и грязная; а огород зарос наглым сорняком.

Жорик Жила работает в администрации и отгрохал на новом порядке двухэтажный дом.

Лиля четырежды была замужем, детей у нее нет. Она очень добрая, работает медсестрой и ходит в церковь. Ест до сих пор мало, но водки иногда может выпить: просто, по-мужски, не морщась.

А Славчук лежит со своим зубом под землей, и про детей своих, я знаю, он все наврал. Не было в нем никакого смысла.

Вообще говоря, женщин не интересует секс.

Прогулка в поисках новых, изящных перчаток или посещение теплого, тихого, призрачного кафе – лишь это по-настоящему соблазнительно.

Мужчины думают, что женщин интересует секс. А женщин интересуют мужчины. Все остальное из шалости или от жалости.

Женщины думают, что мужчин интересуют женщины. А мужчин интересует секс. Все иное по случайности или в припадке легкого заблуждения, которое, впрочем, может продлиться целую жизнь.

На этом межполовые различия заканчиваются.

Когда-то я не знал этих смешных истин, и был несчастен.

Братика моего, напротив, подобные вопросы не волновали никогда, он твердо знал, что интересует его, и никоим образом не пытался соразмерить свои желания с чужими.

В тот вечер нам для начала хотелось алкоголя, и мы его нашли. Нас было трое; третьим оказался товарищ Рубчик.

Братик в то время еще не убил окончательно свое здоровье и мог выпить. Рубчик еще не смирился с истиной, что пить ему нельзя ни при каких условиях, даже на собственных поминках.

Так все и началось – на кухне, вполне прозаично, под сальцо и черный хлебушек.

Мы употребили бутылку водки и вскоре обнаружили на столе вторую. К ее завершению жесты Рубчика стали размашисты и неопрятны, он лихо смахнул на пол чашку и, потянувшись во след многочисленным осколкам, обронил банку майонеза. Мы заругали его, он огорчился и убрел, путаясь в ногах, в большую комнату. Упал там на диван, пепельница на груди, прокушенный фильтр в углу опечаленных губ.