Захар Прилепин - Ботинки, полные горячей водки

– Ты не будешь со мной? – спросил он.

Я никак не мог решить, за кого мне переживать, кому просить удачи – Лиле или Славчуку.

«Прогнать ей его или поцеловать?» – решал я, словно что-то зависело от моего решенья.

– Что «с тобой?» – издевалась Лиля. – Копать картошку?

Славчук помолчал и ответил:

– Ты вот за пацана меня держишь, а у меня четверо детей в нашем городке живут. Старшему уже два года скоро… Ну, иди ко мне, ты…

Славчук рванул Лилю к себе, я вскочил с места в полном ужасе, в одно мгновение представив, как сейчас вернется дед и застрелит кого-нибудь – у него и ружье было с собой; но Лилька уже оттолкнула Славчука.

– Пошел вон, урод! – сказала она злобно, и вернулась к костру.

– Дай мне сала, – велела она.

– Самогона-то не взял, дед? – спросила минуту спустя.

Жилистое, словно нога старого медведя, мясо ели мы, люди в камуфляже, спустя десять лет в городе Грозном, после зачистки, в компании с веселыми рязанскими «СОБРами». Запивали тяжелые, длинные куски дурной, паленой брагой.

Как водится, поначалу собравшиеся за спонтанным столом разговаривали меж собой вдоль и поперек, пытаясь захватить беседой всю компанию разом. Хотя какой, к черту, это был стол – мы выпивали, расположившись прямо на земле, примяв первую, еле слышную весеннюю травку. Рядом грузили состав с горючим, и было достаточно одного выстрела, чтобы вознести на воздух целую цистерну, а то и несколько цистерн, спалив заодно многих людей в камуфляже. Стрелять можно было откуда угодно, со всех четырех сторон: иногда я тоскливо смотрел то налево, то направо, видя брошенные, с пустыми окнами дома, – три дня назад вон из той трехэтажки в нашу группу дал очередь юный чеченский пацан, я отчетливо его видел. Он ни в кого не попал, хотя мог бы.

Сорвав глотки, пытаясь перекричать и перешутить друг друга между первых пяти стаканов, мы немного сбавили обороты, и каждый стал разговаривать с ближайшим соседом – так куда удобнее: стрельнул огонька, а то и сигарету у того, кто рядом сидит, и сразу разговор завязывается, легкий, хриплый и мужской.

– А не страшно убивать, – сказал мне мой сосед, обросший серой бородой, глаза – непромытые, форма серая и даже, казалось, скользкая от пыли.

Я и не спрашивал его об этом, и разговоров таких не люблю, потому лишь еле кивнул головой, так, чтоб кивок мой понять можно было как угодно: если хочешь – говори дальше, я послушаю, но сам смолчу; или – ну да, не страшно, но зря ты об этом заговорил; или еще как-нибудь.

– У нас первые двое погибли, едва мы прилетели. А просто сидели на броне и наехали на мину. Командира убило, и Толяна. Меня Серега зовут, Серый. Я за командира на первой же зачистке отомстил. Даже фамилию не спросил, ха.

Серый взял кусок мяса и долго жевал, иногда поглядывая на меня, и взгляд его хмельной означал: сейчас прожую и договорю. Хотя по лицу было видно: что дальше говорить он и сам еще не решил – просто захотелось, чтоб слушали его.

– А вон с Гландой случай был, – неожиданно громко заговорил Серый, указывая глазами на мужика напротив. – Мы стояли у блокпоста, и ему в сферу пуля воткнулась. Охереть, ха. На излете была. Долетела ровно до Гланды, в сферу ткнула и к ногам упала. Гланда! Про тебя рассказываю!

– Сам ты Гланда, мудило, – неприветливо ответили ему, но Серый не обиделся, а захохотал.

– Выпьем? – предложил он мне, уже наливая; все действительно стали пить не разом в десяток глоток, а по двое, по трое – с теми, кто ближе сидит.

Мы выпили: налил он много, полстакана мне, а себе еще больше. Я вдруг заметил, что Серый сильно, глубоко, грубо пьян: видимо начал с самого утра, если не со вчерашней ночи. Здесь долго люди не пьянеют, хотя пьют жуткими мерами. А потом вдруг становятся даже не пьяными, а – с разрушенной головой, с черными руинами мозга. Потом это проходит, конечно.

– Первых своих я завалил еще до армии. Еще в России, – сказал мне Серый, и глаза его стали красными и сумасшедшими. – Даже не знаю, сколько их всего было. Я теперь стал считать: сколько у меня баб было и сколько трупов. Баб пока больше. Но здесь есть маза выправить дело…

Он пожевал еще и, трудно сглотнув, добавил:

– А я не жалею – тех, кого да армии… Они бандюки были. И я был бандит. Только я выжил. Когда передел был, ты помнишь, а? Тебе сколько лет?

– Я помню.

– Помнишь, блядь. Ни хера ты не помнишь. Ох, как мы постреляли тогда. Не хуже, чем сейчас.

– Ты не был в… – и я назвал свой сельский городок, с картофельными полями, заросшим прудом, березовыми рощами, грязью, колдобинами и крепким, широким асфальтом лишь возле местного завода, который поставлял детали для всероссийского автогиганта.