Джон Ирвинг - В одном лице

В результате мисс Фрост, конечно же, оставалась незамужней и к моменту нашей встречи; по непостижимым для меня причинам холостяки Ферст-Систер уже давно оставили попытки познакомиться с ней.

Судьбоносным для меня романом Диккенса — благодаря которому я решил сделаться писателем (по крайней мере, я всем так говорю) — стали «Большие надежды». Я точно помню, что мне было пятнадцать, когда я впервые прочел и впервые перечитал его. Это определенно произошло до моего поступления в академию, потому что книгу я брал в городской библиотеке Ферст-Систер — оба раза. Никогда не забуду тот день, когда явился за ней в библиотеку во второй раз; прежде у меня не возникало желания перечитать книгу от начала до конца.

Мисс Фрост устремила на меня пронизывающий взгляд. На тот момент я вряд ли доходил ей до плеча. «Мисс Фрост когда-то была , что называется, „статной“», — как-то раз сказала мне тетя так, как будто даже рост и фигура мисс Фрост сделались достоянием прошлого. (Для меня она навсегда осталась статной.)

У мисс Фрост была прямая спина и широкие плечи, но мое внимание в основном привлекала ее небольшая, но красивая грудь. Заметно контрастируя с неженскими габаритами и очевидной физической силой своей обладательницы, грудь мисс Фрост производила впечатление еще растущей, но уже многообещающей груди молоденькой девушки. Я не мог понять, каким образом взрослая женщина добилась такого эффекта, но, несомненно, ее грудь занимала воображение каждого подростка, которому довелось ее увидеть, — по крайней мере, так я подумал, когда познакомился с ней — когда же это было? — в 1955 году. Вдобавок хочу вас уверить, что никогда не видел, чтобы мисс Фрост оделась вызывающе — по крайней мере, не в строгой тишине безлюдной публичной библиотеки Ферст-Систер; вне зависимости от времени суток там обычно не было ни души.

Как-то раз я услышал, как моя надменная тетя сказала (моей матери): «Мисс Фрост уже давно не подросток, чтобы носить тренировочные лифчики». Мне было тринадцать лет, и я решил, что — по мнению моей бесцеремонной тети — лифчики мисс Фрост не годятся для ее груди, или же наоборот. Глупости какие! И пока я терзался этими противоречивыми мыслями, библиотекарша продолжала сверлить меня вышеупомянутым пронзительным взглядом.

Я познакомился с ней, когда мне было тринадцать лет; в этот неловкий момент мне было уже пятнадцать, но долгий взгляд мисс Фрост обладал такой проникающей силой, что мне казалось, будто она не сводила с меня глаз все эти два года. Наконец — как вы помните, я во второй раз явился за «Большими надеждами», — она произнесла:

— Уильям, ты уже читал эту книгу.

— Да, и мне очень понравилось, — ответил я, едва не брякнув вместо этого, что мне нравится она . Она держалась со мной сдержанно и строго — и была первым человеком, неизменно называвшим меня Уильямом. Друзья и родные всегда звали меня Биллом или Билли.

Я мечтал увидеть мисс Фрост в одном только лифчике, в том самом, который (по мнению моей не в меру любопытной тети) плохо справлялся со своей задачей. Но я удержался от того, чтобы выпалить подобную неучтивость, и сказал:

— Я хочу перечитать «Большие надежды».

(И ни слова не сказал о том, что мисс Фрост произвела на меня не менее ошеломительное впечатление, чем Эстелла на беднягу Пипа.)

— Так скоро? — спросила мисс Фрост. — Ты прочел «Большие надежды» всего месяц назад!

— Мне не терпится их перечитать, — ответил я.

— У Чарльза Диккенса еще много книг, — сказала мисс Фрост. — Попробуй взять другую, Уильям.

— Непременно, — уверил ее я. — Но сначала я хочу перечитать эту.

Второе обращение «Уильям» из ее уст вызвало у меня немедленную эрекцию — правда, в пятнадцать лет член у меня был невелик и в напряженном состоянии выглядел до смешного жалким. (Достаточно будет сказать, что моя эрекция никак не оскорбила бы взор мисс Фрост — ее попросту невозможно было заметить. )

Всезнающая тетя Мюриэл как-то сказала маме, что для своего возраста я недостаточно развит. Разумеется, она имела в виду, что я «недостаточно развит» в других (или вообще во всех) отношениях; насколько мне известно, она не видела мой пенис с тех пор, как я был младенцем, — а может, и вообще никогда. Наверняка в дальнейшем у меня еще найдется что сказать о слове пенис . Пока же вам достаточно знать, что у меня очень большие сложности с произношением этого слова — если мне удается заставить себя его выговорить, с моей несчастной дикцией выходит «пениф». (И я прилагаю все усилия, чтобы избежать формы множественного числа.)