Оливье Бурдо - В ожидании Божанглза

Это был вполне разумный ответ, но учительница с ходу сочла его издевательством. И раскричалась вовсю, что мы, мол, все трое ненормальные, что такого она еще никогда не встречала, что теперь она посадит меня на заднюю парту и не станет мной заниматься.

И в полдень того же дня, через несколько секунд после звонка на урок, когда стрелки картонных учебных часов замерли в ожидании дешифровки, наш сын устремил изумленный взгляд в окно и с облегчением увидел, как за стеклом мелькнул и бесследно растаял, окутав паровозным дымом зеленую лужайку, маленький поезд школьной жизни.

Родители часто говорили, что, забрав меня из школы, подарили мне преждевременную, но прекрасную пенсию.

— Ты, без сомнения, самый молодой пенсионер в мире! — восклицал отец с веселым детским смехом, который иногда свойствен и взрослым — по крайней мере, моим родителям.

Они явно были счастливы, что я теперь постоянно нахожусь рядом с ними, а я перестал переживать из-за этих проклятых вагонов, проходивших мимо, и поездов, на которые вечно опаздывал. Без всяких сожалений я расстался со своим классом и учительницей, с ее «бурей в пустыне» на голове и фальшивой раковой опухолью в рукаве. К тому же родители придумывали массу интересных задачек, чтобы пополнить мое образование. Для занятий математикой они украшали меня браслетами, бусами, кольцами и заставляли их считать, — так я осваивал сложение; потом заставляли снимать с себя все, вплоть до трусов, — так я осваивал вычитание. У них этот арифметический стриптиз назывался chiffre-tease [15] Сочетание французского слова chiffre (цифра) и английского tease (дразнить). , ну просто умора! А еще я решал задачки, и тут Папа создавал «предметную ситуацию» — к примеру, наполнял ванну, а потом набирал из нее воду в литровые и пол-литровые бутылки, задавая мне при этом уйму всяких каверзных вопросов. И если я ошибался, он выливал воду мне на голову. Эти уроки математики, скажу я вам, очень часто выливались в настоящие водные праздники. Ну а для глагольных спряжений родители сочиняли песенки с набором личных местоимений, которые я должен был знать наизусть как свои пять пальцев, тыча каждым из них то в себя, то в Папу, то в Мамочку, то во всех вместе и выплясывая под стишки с правилами прошедшего времени, что я проделывал очень охотно. По вечерам мне полагалось читать родителям истории, которые они сами днем придумывали и излагали на бумаге, или же вкратце пересказывать истории, уже придуманные великими классиками.

Главным достоинством моей преждевременной пенсии было то, что теперь мы могли ездить в Испанию когда угодно, не дожидаясь всеобщих каникул; случалось, нам приходило это в голову внезапно, ну вот как вдруг хочется пописать, разве что готовиться приходилось чуть подольше. Например, как-нибудь утром Папа говорил:

— Анриэтта, давайте собирать чемоданы, нынче вечером мне хочется выпить аперитив на берегу озера!

И мы начинали кидать в чемоданы кучи всякого барахла, которое разлеталось во все стороны. А Папа кричал:

— Полина, где мои спортивные туфли?

И Мамочка отвечала:

— На помойке, Жорж! Там они выглядят лучше, чем на вас!

А потом кричала ему:

— Жорж, главное, не забудьте прихватить с собой вашу глупость, мы всегда в ней нуждаемся!

И мой отец отвечал:

— Не волнуйтесь, Ортанс, у меня всегда при себе двойной запас!

Мы, конечно, всякий раз забывали массу нужных вещей, но что делать: когда собираешь вещи на раз-два-три, то четыре-пять из них обязательно оставишь дома.

Ну а там, в Испании, и впрямь все было совсем иначе, хотя гора тоже как будто делила себя на раз-два-три-четыре: на вершине — зима, вечные снега и лед; ниже, на иссохшей земле и утесах, — рыжевато-коричневые краски осени; еще ниже, на террасах, — весенняя бело-розовая кипень фруктовых деревьев, а в долине — летняя жара, с ее ароматами, чуть приглушенными у озера. Папа говорил, что, спустившись по такой горе, я смогу меньше чем за день промахнуть все четыре времени года. А поскольку мы туда ездили когда только пожелаем, то и пользовались вовсю этим раем — с весны, когда зацветал миндаль, и до самой осени, когда покидать его было не жаль. Все это время мы гуляли вокруг озера, загорали на полотенцах, притом без всякого крема, устраивали шикарные барбекю и принимали гостей, которые пили аперитивы вместе с родителями. По утрам я выуживал из бокалов оставшиеся фрукты и сооружал себе такие обильные фруктовые салаты, что они даже не помещались в салатнице. Гости восклицали, что здешняя жизнь — вечная фиеста, и Папа отвечал им песней: «Такова жизнь, и нет ее прелестней!»