Виктория Лебедева - Без труб и барабанов

Не то чтобы Таня имела что-то против белья. Но здесь и сейчас восприняла его как апогей хаоса. Перетерпев еще месяца три, наконец решилась. Наташка тогда еще силилась зацепиться за Москву, отец давно умер, Ольга… об Ольге и вспоминать нечего.

Поначалу было странно, как это уборщица получает вчетверо против инженера, но вокруг столько было странного, что удивления хватало ненадолго. Кафе успешно просуществовало до августа 98-го, но дефолта не выдержало и оно. Таня, однако, не очень расстроилась — не было у нее времени. Наташка наконец-то выходила замуж. «Зато не пьет…» — обреченно думалось про будущего зятя.

Она сидела на кухне, сложив руки на оплывших коленях, и не замечала, как с улицы уходит солнце, поджигая не мытые с зимы окна, и наползает синий звенящий вечер. Сидела, смотрела перед собой: мимо плиты, мимо кастрюли на плите, мимо шумовки и поварешки над плитой, и спохватилась только когда поняла, что ни поварешки, ни шумовки не различает. С усилием поднялась, прислушалась. В коридоре щебетала Женька. Это сколько ж времени прошло? Распрямившись насколько получилось, сделала два шага к двери, выглянула. Внучка стояла, прижимая трубку к уху, отклячив тощий задок, обтянутый джинсами, по кромке карманов посверкивали стразы. Обернулась через плечо и сделала страшные глаза. Татьяна Александровна не шелохнулась.

— Сорри, — сказала Женька трубке с досадой. — Ну ба! Чего ты?

— Битый час болтаешь. Уроки-то сделала? — спросила Татьяна Александровна. Хотела насмешливо, а вышло зло.

Женька какое-то время еще поддакивала трубке под тяжелым взглядом бабушки, но видно было — нервничает. И действительно, двух минут не прошло, как закруглила разговор. На прощанье назвала трубку нежно Пиравиком, с оттягом нажала отбой. Повернулась к бабушке и отчеканила:

— Ты достала уже!

— Вся в мать, — сказала Татьяна Александровна. — Она тоже в твоем возрасте об одних мальчиках думала.

— Ой, ба, только не начинай! — пресекла Женька. Заголосил ее мобильник, и она, вытянув его из тесного кармашка, заалекала и поскакала в свою комнату.

Татьяна Александровна вернулась в кухню. Присела опять на тахту, на самый краешек. Света не включила. «Вот так! — сказала плите и борщу. — Дожилася!» Прозвучало фальшиво, особенно последнее «ся», нарочито просторечное. Прямоугольник окна сделался густо-синим, и в правом верхнем углу уже торчал тощенький месяц — конечно, убывающий. «Как моя жизнь…» — подумала и опять поняла, что фальшиво — точно в сериале по телевизору.

С телевизора все и началось. Наташкин развод, вышибалы эти. Однажды Татьяна Александровна едва не разбила к чертовой матери тот телевизор. Уже и швабру схватила, и замахнулась. Наташка орала потом: «Ну ты совсем!» — и наворачивала пальцем у виска, будто шуруп вкручивала. Могильная плита диагональю шестьдесят дюймов висела напротив дивана, мозолила глаза — внутри расплющивались люди и предметы, ревели колонки со стены… как же люто ненавидела Татьяна Александровна тот телевизор!

Ну зачем дураку Гене понадобился он? Кредит этот глупый? Ах, как она предупреждала! Как уговаривала — скромнее надо быть, а Гена смеялся: мол, мама, не боись, однова живем! Повелся, как пацан, на нулевой первый взнос. Бери сегодня, плати завтра… и Наташка, главное, не лучше — поддакивала и заступалась. Потом-то, конечно, как проценты полезли, к кому приполз? Но она не дала денег. Из принципа. Дурака учат. А он, вишь ты, обиделся. Ушел. Дверьми еще тут хлопал! Ох, какие истерики потом Наташка устраивала — мать винила. А кто виноват, если нашла себе слабого да хвастливого, который одними обещаниями кормил, а в доме ни гвоздика не вбил, только спал и видел красивую жизнь, евроремонты да «мерседесы». И хоть не пил — но чем он был лучше Толи? И деньги так же утекали неизвестно куда, и иной раз гонял тут всех под горячую руку. А чего она ему говорила такого-то? Правду говорила. Она всегда и всем говорит правду в глаза, разве это плохо? А он... или, заявил, мамаша твоя, или я. Так прямо и сказал.

Самое было горькое во всей истории, что Наташка даже не попыталась за мать заступиться.

— Ты не жила! — кричала Наташка сквозь слезы. — Сама не жила и нам не дала!

А она-то в Наташку вкладывала! Рисование, плавание, танцы… потом еще аэробика, модно было до ужаса. Одни гетры достать чего стоило! И за это за все — хоть бы разочек слово благодарности! Да просто — доброе слово… Так и не дождалась, где там. А что Гену прописать отказалась — так и правильно. Где тот Гена теперь? Одни судебные приставы шастают. Все грозят. Телевизором-то, оказывается, не ограничилось. У Гены пять было открытых кредитов — и по всем процент капал. В одном банке брал, чтобы в другом погасить. А телефон Гена всем Наташкин оставлял, свой бывший домашний.