Виктория Лебедева - Без труб и барабанов

Капсулу торжественно закопали в городском сквере. Юрчик принес металлический ящичек цвета хаки, явно военного происхождения, с хитрой защелкой. Выкопали на перекрестье двух центральных дорожек, у детской площадки, ямку глубиной в полметра, сложили в ящичек каждый свое. Смирнов-Сидоров от себя положил новенькую пятирублевку.

— Зачем? — удивилась Таня.

— Денег-то при коммунизме не будет, — заметил Юрчик, заглядывая приятелю через плечо. — Только чего ж так много? Положил бы рупь, и дело с концом.

Вокруг засмеялись.

— Мне для комсомольцев будущего ничего не жалко,— парировал Сидоров.

Юрчик поглядывал на Таню. А Таня в тот день была хороша как никогда — темный завиток выбивался из-под пестрой косынки и настырно лез хозяйке в рот, щеки цвели румянцем. Даже бесформенные треники цвета вылинявших чернил ее не портили. Юрчик бросал быстрый взгляд исподлобья и вздыхал, Таня же Юрчика как будто не замечала.

Кто-то принес значки. Кто-то открытки и марки. Кто-то любительские фотокарточки, заранее пожелтевшие, будто они уже долежали до светлого будущего. Принесли компас и наручные часы — очень красивые. Олицетворяя остановившееся мгновение, часы стояли — и показывали одиннадцать десять. Стрелки перевели на точное время закладки капсулы. Принесли «Правду» за прошлый год, с большой статьей об Усть-Илимской ГЭС. Кипятильник — такой штуки лет через пятьдесят наверняка не будет (ошибочное, хоть и логичное предположение). Принесли зачем-то школьный орфографический словарь. Парторг торжественно упаковал в капсулу устав ВЛКСМ, обернутый целлофаном. Ящик был довольно большой — и его заполнили весь. Таня составила торжественное письмо, и его положили поверх прочих подношений. Тогда был хороший день. Теплый, но не жаркий. С осенней горчинкой в синем небе, с дымным привкусом костра. Всем было весело, это уж точно — люди смеялись и тихо переговаривались…

Таня не слышала, не могла слышать. Когда кто-то шепнул: «Как гробик в могилку». И шепоток потонул в тихом согласном смехе. На месте захоронения водрузили красивый камень — символ тех камней, что заперли Ангару. Камень несли вчетвером — Юрчик дурачился и все смотрел на Таню. Она отворачивалась. А еще смешнее оказалось, что забыли сделать табличку. И временно пришлось написать на камне краской, какой красили урны и скамейки, что здесь лежит послание и т.д. и т.п. — предполагая в ближайшее время выгравировать все в лучшем виде.

Но закрутились, забыли. Даже Таня — ей тогда, ой, несладко жилось. Толя гулял, буянил, ночами гонял их с Наташкой по коридору — Наташка наутро ничего не помнила и думала, будто это плохой сон — а и правда, было как во сне, когда бежишь на ватных ногах, но остаешься на месте, а чудище дышит в спину. Потом хлопок, резкий свет, и оно отсечено белой дверью — только задвижка прыгает, готовая оторваться. А потом Наташка засыпает на руках у мамы. Чудище грозит из-за двери, но голос становится все дальше и тише — и проваливается куда-то. Кошмар истончается, вместо него снится другое, доброе, что заставляет Наташку улыбаться, — проснувшись, она никогда не помнит, чему улыбалась.

— Мамочка, зачем снится плохой сон? — пристает Наташка утром.

— Так бывает, — отвечает Таня и отводит глаза.

Чудище храпит поперек кровати. Таня его боится. Это животный ужас, сводящий лопатки. В теории Таня знает, что бояться нельзя и недостойно. Что надо бороться. Но не может выключить страх внутри себя. Счастье, что по ночам душевая пуста. Когда Толя звереет, Таня несется туда что есть духу, тащит сонную Наташку под мышкой, Наташка хнычет и дрыгает ногами. Задвижка сделана на совесть, как специально для таких случаев. Толя бежит следом — и никогда не догоняет, его болтает от стены к стене, он спотыкается о велосипеды и коляски и потом колотится в запертую дверь душевой. Весь этаж нехотя просыпается, хлопают двери, слышатся недовольные возгласы. Мужики наподдают Толе и волокут его в комнату, бросают на кровать. Он быстро успокаивается, засыпает. Таня крадется домой. Наташка дрыхнет. Тяжелая. Рукам больно. Наутро Толя делается елейный и дней пять не пьет, только несет Наташке шоколадки, а жене бесполезную галантерею.

Таня никогда не знает время следующего представления. Ей трудно сосредоточиться. Ей не до капсулы, не до таблички. Время идет. Идет дождь. Идет снег. Краска слезает — и уже через год от нее остаются редкие шелушинки. Камень стоит в парке на видном месте, рядом детская площадка — качели и карусель, и железный турник. До камня никому нет дела. Иногда за ним кто-нибудь хоронится, играя в прятки. Таня думает о страхе, который ест изнутри. О Наташке и ее счастливой короткой памяти. О разводе. Думает и не решается. Наташка любит шоколад. Любит папу. Она ничего не понимает в проклятой взрослой жизни.