Таня боролась за него. Утром перехватывала под дверью комнаты и под руку вела на лекции, непохмеленного и обессиленного. Бледный, со страдальческой миной, Толя покорно вздыхал и шагал куда ведут. На лекциях Таня садилась рядом, не давала уснуть, больно толкая под ребра, после занятий тащила в библиотеку, и если видела, что взгляд его буксует, отбирала книгу и начинала читать вслух, чтобы хоть что-то осело у Толи в памяти. Это не помогало. «Почему?!» — удивлялась Таня. Пока не поняла, что друг под ее чтение спит с открытыми глазами. Он научился даже не моргать во время этого ликбеза.
Толины дружки немного презирали Таню, но и побаивались. Общественница и активистка, она была опасно близка к деканату. Однако не сдавались и они — полные карманы нежадного Толи будоражили воображение.
Толю прятали. Ночью уводили спать в соседние комнаты, на другие этажи, и часто случалось — Таня напрасно ждала под дверью; выходил сосед, второй, сообщали, что Толя не ночевал, она не верила, рвалась проверять и находила пустую койку либо постороннего «сменщика»; потом Толя чаще всего пропадал на три-четыре дня и отыскивался, когда по карманам начинал насвистывать ветер. Зеленоватый, виноватый, иногда и побитый, он плелся в институт, Таня отчитывала его — без толку, но через неделю-другую приходил из Бодайбо новый перевод, и история повторялась.
Однажды удрал прямо из библиотеки. Таня сидела в читальном зале и зубрила. Тихо шелестели страницы, кто-то что-то бормотал шепотом, и во всем такое было умиротворение, что Таня зачиталась. Очнулась минут через сорок. Толи нигде не было. Она побежала в коридор, в холл — никого. Испугалась, не сделалось ли человеку плохо (с утра он был бледный и опять в испарине, не грипп ли), попросила ребят с пятого курса поискать в санузле — но те нашли распахнутое окно и сквозняк, звенящий в старых рамах… В этом глупом бегстве через туалет столько было унижения!
Таня сдала книги, не доучив намеченного, и в сквере, за кустами оглушительно пахнувшей сирени дала волю слезам. Дело было в мае, перед сессией. На третьем, даст бог памяти, курсе. Таня сидела на гнилом бревне у забора, подложив под себя две толстых тетрадки, и горячие слезы так и бежали по щекам. Себя было ужасно жаль. Вот и мама умерла, и Толя сбежал, и кому она нужна, если не может уберечь от беды ни-ко-го…
Таня вспомнила о скором приезде Оли, которая еще только собиралась поступать, и решила про Толю: черт бы с ним, спивается — пусть. Вот сопьется и будет знать! Она поднялась, обтряхнула тетрадки и гордо распрямилась. Кусты зашуршали, качнулись, расходясь, — и навстречу вывалилась толпа однокурсников. В сумках у всей честной компании позвякивало. В хвосте, обнимаемый за плечи, влекся Толя. Глаза беглеца возбужденно блестели, и на щеках, таких бледных два часа назад, играл лихорадочный румянец предвкушения. Таня с презрением прошла мимо. Толя съежился и постарался спрятаться за спины товарищей. Товарищи зареготали, заулюлюкали вслед — и так это было противно, что слезы мгновенно высохли. А Толя в тот вечер отравился, намешав, подрался с теми, с кем выпивал, и весь вечер блевал под окнами общежития, куда вахтерша его «в таком виде» не пустила.
В ту сессию он и нахватал хвостов, едва не вылетел.
— Мам, у кого акцент?
Наташка была нечесаная, хоть дело шло к полудню, мешковатая, словно зевающая всем своим большим телом. На ней был скользкий китайский халатик чуть выше колен, в немыслимых цветах и птицах. Коленки у Наташки были оплывшие, туго натянутые лосины бугрились на них и задирались, лезли вверх по мясистым бледным икрам. Татьяна Александровна внимательно посмотрела на дочь, брезгливо скривилась и отвернулась. Наташка все слышала. Вот некстати!
— А ты не кривись! — сказала Наташка с вызовом.
— Умылась бы, — парировала Татьяна Александровна. — С утра как лахудра.
— Тебя не спросили! — Наташка запустила пятерню в свалявшиеся высветленные волосы и попыталась их пригладить.
Помолчали. Татьяна Александровна молчала раздраженно. Наташка обиженно поджимала губы.
— Так у кого акцент, мам? — наконец спросила она примирительно. Любопытство пересилило.
— У Ольки, у кого, — буркнула Татьяна Александровна недовольно. — Который год по заграницам… — И она заторопилась на кухню, но Наташка стояла в проходе.
— Кто это Олька?
Татьяна Александровна молчала. Попыталась подвинуть Наташку — не тут-то было.
— Мам. Ну хватит уже. Кто такая Олька? Подруга?
Читать дальше