Виктория Лебедева - Без труб и барабанов

Но она, конечно, не сердилась. А Карел уже выворачивал карманы. Тянул оттуда какие-то замысловатые ластики, точилки, шарики какие-то цветные — чистый хлам, но детям нравилось. Они подставили ладони лодочкой и восторженно принимали сокровища.

— Ты сам как ребенок, — улыбнулась Ольга. — И брюки эти. Ну как так можно, Карел? Карманы на коленках. Ты же взрослый человек.

— Зато сумка не нужна, — возразил Карел и в довершение выудил два витых леденца на палочке. Ребята тут же их развернули и принялись грызть.

Подарки кончились, и мальчики снова побежали во двор, хвастать друг перед другом. Ольга знала, чем это кончится. Старший опять надует младшего и все ценное выменяет себе, а младший потом придет жаловаться и канючить.

Карел проводил мальчиков обожающим взглядом, повернулся к матери.

— И чего бы тебе не жениться, — вздохнула она. — Такой бы отец из тебя вышел.

— Мам, не начинай.

А она и не начинала. Так, к слову пришлось.

Ей едва исполнилось девятнадцать, когда он родился, Мартину было двадцать пять. И оба понятия не имели, как подступиться к собственному малышу. С Карелом тетешкались и Михаэла, и Анежка, и Яхим, и больше всех бездетный Томаш — крестный отец, благодетель. Ян и Янка воевали за честь взять маленького Карела на руки. Даже каменный Мирек иногда снисходил до внука и всякий раз приговаривал, доводя Олю до слез, что из этого парня уж он вырастит настоящего чеха . Вот и вышло как по-писаному — у семи нянек дитя без глаза. Карел рос счастливым и набалованным.

Когда спустя три года родился Зденек, а за ним Верушка, Оля постаралась учесть прошлые ошибки и уже не позволяла так баловать детей, но чувство вины осталось, точно Карел был пробный, а вот Зденек и Верушка — те рождены в полном осознании и ответственности. Поэтому и казнила в первую очередь себя за то, что личная жизнь у старшего не складывалась.

— Ну что ты, мам. Я зато свободный человек. Как наш дядя Томаш, — отшучивался Карел.

Но нет. Никогда он не был как Томаш. Томаш всегда знал, чего хочет, и добивался своего. Томаш, как хорошо пристреленный боевой пистолет, всегда лупил в яблочко, а Карел — в молоко. И если Томаш не женился, у него были на то свои резоны.

Он сам никогда бы не рассказал, наверное. Она спрашивала, как спрашивает сейчас Карела:

— И чего бы тебе не жениться, Томаш? Такой бы отец из тебя вышел!

А он только смеялся:

— Как же это, Ольга? Ты ведь замужем, что же это будет такое! Что мы скажем бедному Мартину?

— Других невест будто нету! — краснела Оля.

— Нету, Ольга. Нету. Таких как ты — на все Кралупы одна. Или, бери выше, на всю Прагу.

Скажет — и посмотрит серьезно. И вздохнет — не судьба мол. Как с таким разговаривать? Да еще когда язык чужой. Научиться говорить — это полбеды. А вот поди-ка шутить научись, да шутки понимать, особенно когда шутить берутся такие как Томаш — ни мускул на лице не дрогнет, ни бровью не поведет. Так что историю Томаша Оля узнала намного позже.

Анежка тогда в очередной раз собралась замуж. Но не как обычно, а всерьез. Уже и день был назначен. Яну и Янке было лет по четырнадцать — и Янка только и думала, что о мальчиках, и маму вполне одобряла, а Ян как-то не очень представлял около мамы чужого мужчину и устраивал сцены ревности.

Вся семья разделилась в ту пору на два лагеря — по гендерному признаку. Женская половина полагала, что Анежке давно пора устроиться и наладить личную жизнь. Дети уже большие. А что мужчина попался не великих богатств и внешних достоинств — так с лица не воду пить, а парикмахеры сами умеют недурно заработать, Анежка не пропадет. Вот и клиенты ее любят, записываются специально за неделю. Мужская половина настроена была скептически и подозревала в Анежкином ухажере афериста. Появился он, к слову сказать, именно из парикмахерской. Зашел постричься случайно — да и прилепился.

Это был невысокий белесый дядечка лет пятидесяти — с изрядными залысинами, с брюшком над ремнем широковатых и коротковатых брючек, давно не знавших утюга. Назвался он фотокорреспондентом (разумеется, бывшим) и очень ругал русских, из-за которых уже несколько лет терпит гонения и, чем делать настоящие фоторепортажи для «Руде право», как это было до оккупации, сидит в крошечном фотоателье, снимая портреты местных красавиц в три четверти и детишек по школам. Приехал он в Кралупы несколько месяцев назад, и никто о нем толком ничего не знал, потому врет или нет — было неизвестно.

Женщины так рассудили — Анежке жить, пусть сама решает. Диссидент он или пустой болтун, а лишь бы не обижал и семьянин был хороший. Мужчинам же вопрос казался более принципиальным. Даже Томаш, обычно ко всем лояльный, и тот отнесся к «бывшему фотокорреспонденту» с неожиданной настороженностью. И дед Яхим, который все больше помалкивал и в личные дела не лез, явно не полюбил пришлеца. Но больше всех, конечно, бушевал Мирек.