Анна Зегерс - Доверие

Большинство верило Лине. Даже те, что до сих пор не так остро восприняли эту смерть, были испуганы, им стало казаться: случилось что-то грозное и непоправимое.

На Томаса голос Лины всегда производил впечатление. По ее голосу он понимал, что эта бледная, обычно молчаливая девушка способна на глубокие чувства, но умеет владеть ими.

Она тихонько опустилась на свое место в первом ряду. Ее густые белокурые волосы, которые она по торжественным случаям особенно долго разглаживала щеткой, спадали на длинную, тощую шею. Держалась она очень прямо. На ней было темное платье, еще не виданное Томасом. Он подумал: она только что купила его с получки. И устыдился будничности своих мыслей.

Сначала они обошли площадь Ольги Бенарио. Томасу вспомнилось, что Лиза однажды рассказывала Роберту относительно переименования этой площади. Молоденькая девушка, местная руководительница СНМ, самовольно провела это переименование, за что ей сильно нагорело: площадь должна была носить имя Рудольфа Шварца, руководителя Коммунистического союза молодежи, убитого нацистами в первый год гитлеризма. И она же с улыбкой успокаивала взволнованную Лизу, хорошо, мол, и то, что в наше время возникают споры, как назвать площадь — именем Рудольфа Шварца или Ольги Бенарио.

Главная улица города уже довольно давно называлась улицей Сталина, но по старой привычке все обычно говорили: Главная улица. С прошлого лета ее с одной стороны замыкал круглый скверик, в котором был разбит цветник и высился памятник Сталину. Небольшой памятник в соответствии с размерами и возможностями соорудившего его города. За сквером начинался довольно протяженный и еще не достроенный поселок, хотя в два или три ряда домиков уже въехали жильцы. Когда-то здесь находилась сортировочная железнодорожная станция, подъездные пути к бентгеймовскому заводу, а также большой вагонный завод. Все это подчистую смела война в последний свой месяц. Впрочем, воронки от бомб были давно засыпаны и прикрыты дерном.

К памятнику сейчас стекались траурные демонстрации: с коссинского завода, с разных фабрик, из школ и Дома культуры СНМ. Последней двигалась колонна, прошедшая по мосту из Нейштадта. Руководящие лица возлагали венки к подножию памятника.

Из молодежного руководства Лина в первую очередь наблюдала за порядком. Один Томас догадывался, чего ей стоило это самообладание и внешнее спокойствие. Колонны демонстрантов двигались молча, Томас только раз услышал какой-то шепот за своей спиной, но что было сказано, не разобрал. Шептуну ответил приглушенный голос Хейнца Кёлера:

— Ты что, спятил! Придержи язык!

Ночевать Томас остался у Лины. И оба почувствовали, как хорошо быть вместе в это трудное, непостижимо трудное время.

В конце февраля 1953 года Элен Уилкокс со своей подругой Джин вернулась в Соединенные Штаты. Джин сумела раздобыть двухместную каюту. Не без труда, конечно. Почти весь пароход был занят служащими Красного Креста, которые ехали в отпуск из оккупированных местностей или из тех частей света, где еще шла или могла вспыхнуть война.

Джин, всеми силами стараясь укрепить подругу в решении уйти от нелюбимого мужа, сочла себя обязанной раздобыть места на пароходе.

Покуда они ожидали отплытия в Гамбурге, Элен, опять-таки с помощью Джин, устроилась на работу в одну из контор Красного Креста. Джин решила, что для подруги будет полезна репетиция жизни, ожидающей ее в Нью-Йорке. Целый год Элен все это казалось чем-то вроде школьного пикника. Пикник превратился в своего рода экспедицию, и одному богу было известно, чем она могла кончиться. Может быть, обыденной жизнью вроде жизни Джин, с которой ее собственная жизнь ничего общего не имела, хотя с виду и протекала точно так же. В какой-то момент Элен внутренне отвернулась от обыденщины и разве что играла в нее. Сначала ее жизнь была ожиданием парохода, на пароходе она должна была стать ожиданием берега, на берегу — ожиданием, чего собственно? Ну, какого-нибудь ожидания.

После работы, покуда Джин была в командировке, она одна бродила по городу. Минутами ей чудилось, что вот-вот она натолкнется на человека, который везде ищет ее, точно так же как она его. Они потеряли друг друга, но непременно встретятся, если будут долго и терпеливо искать встречи.

Она шла по новым улицам. Высокие окна, гладкие стены отражались в воде. Потом стали отражаться склады, все еще не убранные навалы мусора и щебня, вздымающиеся руины — это были маслянистые отражения, иной раз даже вспененные. На каком-то пустыре высились зеленые и красноватые стены, к ним на разной высоте лепилось жилье, которое уцелело после воздушных налетов и все свое перетащило в мирное время. Еще чуть подальше стояли шум, веселье, люди хохотали, тузили друг дружку, толкались; повсюду были понатыканы пивные, ларьки с разными товарами, тиры, изредка попадались строения посолиднее, ведь где-то должны были жить все эти торговцы, хозяева заведений, обитательницы этих заведений, словом, все, что здесь шумело и веселилось. Да, видно, это и есть обыденная жизнь, думала Элен, мое пристанище. Почему бы ей, спрашивается, и не покататься на карусели? Вдруг какой-то парень, то ли матрос, то ли просто бродяга, в толстом ржаво-коричневом свитере, явно связанном любящими руками, схватил ее за локоть.