Анна Зегерс - Доверие

Хейнц снял куртку, на нем была новая рубашка — подарок брата. Впрочем, одну руку он из рукава не вынул. Они тесно прижались друг к другу, как в домике сидели под его курткой. Он взял руку Тони, она ее отдернула, уронила на колени. Тогда он взял ее обеими руками. Тони не противилась. Несколько секунд они провели в полном молчании.

— Тони, — проговорил он наконец, — твои родители тоже живут здесь?

— Нет, здесь у меня только дед и бабка, — отвечала Тони, — отца убили, а мать второй раз вышла замуж. Ее новый муж — трактирщик в Треблине. Мой братишка живет с нею.

— А Томас тебе не родственник?

— Нет. Его несколько лет назад привел к нам Роберт Лозе. Он у нас еще раньше жил. Потом Томас помогал ему готовиться к экзамену, он должен был сдать его, чтобы попасть на курсы, где учат как учить. Теперь Роберт — инструктор в школе при заводе имени Фите Шульце.

Хейнц пожалел, что задал этот вопрос. Руки Тони, казалось, больше не чувствовали его рук. Куртку она стряхнула с плеча, когда вошла хозяйка с бутылкой и стаканами.

— Мой братишка переедет к нам, — сказала Тони, — как только я начну зарабатывать.

— Зачем? Может, ему хорошо там, в деревне.

— Всю жизнь землю копать? Или стаканы мыть? Что ж хорошего? Здесь лучше.

Хейнц снова запахнул куртку на ней и на себе. Тони не противилась, словно куртка была их общим кровом. Он зарыл лицо в ее волосы.

Они не знали, сколько прошло времени. Вдруг показалась хозяйка. Посмеиваясь, но и сокрушаясь, она сказала:

— Ну, детки, нам закрывать пора.

Они пошли побродить по Нейштадту. Здесь руин оставалось больше, чем на их берегу. Запутанными, неспокойными были улочки. Пусть кто-то и попадался им навстречу, спотыкаясь или уверенно ступая, пусть кто-то смеялся поблизости или горланил песню, они чувствовали себя одинокими, заброшенными на чужбину. Они шли то в гору по кривым улочкам, то под гору. Вдруг Хейнц остановился. Взял в обе ладони ее лицо и стал покрывать его страстными поцелуями. В подворотне, за которой ничего не было, кроме развалин, он обнял ее и прижал к себе. Только что Тони была мягкой и податливой. Вдруг лицо ее изменилось, она словно окаменела. Какая-то тень скользнула между ними в подворотню. Она отступила на шаг. Он не знал, что сказать, под руку они молча пошли к Нейштадтскому мосту.

Железнодорожник Герлих, у которого Томас ночевал раз или два в неделю, жил на Бельницерштрассе. Когда-то здесь была деревушка Бельниц, но она быстро слилась с эльбским заводом и примыкающими к нему рабочими поселками. Станция узкоколейки так и называлась: Эльбский завод — Бельниц. В последние годы войны все здесь было разбомблено. Сохранились лишь несколько домов на Бельницерштрассе да часть завода.

Там, на небе, кто-то, видно, умел хорошо распоряжаться и отдал приказ пощадить те цехи, в которых имелись особо сложные машины. Герлихи остались целы без всякого приказа, случайно. Раньше окна их квартиры выходили во двор, теперь, когда передний дом сгорел, — на руины, уже поросшие кустарником. Каждый вечер Герлихи задавались вопросом, закроет им вид новый поселок или не закроет. Дело в том, что на Бельницерштрассе построили два ряда голубых, желтых и розовых домов, двухэтажных и на вид довольно приятных.

Трактир возле станции тоже сохранился. Он был выстроен в стиле гитлеровских времен, с двускатными крышами. Фамилия хозяина была Вилкинг, но все звали его Викингом, может быть именно из-за этой крыши.

Томас никогда туда не заглядывал, но после работы любил спускаться к реке. В Коссине таких пестрых и новых с иголочки улиц не было.

Как-то раз, шла последняя неделя февраля, Томас в нерешительности вышел с вечерних занятий. Если поторопиться, можно еще поспеть на коссинский поезд. Но, сделав несколько быстрых шагов, все же решил заночевать у Герлихов и свернул с мощеной улицы на узкую дорожку, которую постепенно протоптали жильцы дома. Кто-то бежал за ним следом едва слышно, так как дорожка была земляная, размокшая от дождя, и догнал его уже в подъезде.

— Откуда ты взялась? — воскликнул он.

Неужто Пими способна старую грезу скрепить с новой, так что и шва не будет заметно, слить воедино магазин в Рейфенберге и подъезд герлиховского дома, узкую полоску рано угасшего вечернего света во время рождественских каникул отождествить с мерцанием этого нерешительно уходящего дня? Казалось, и минуты не прошло со времени их последней встречи. Пими снова встала на цыпочки или все еще продолжала стоять. На ней было детское пальтишко, так ему показалось, с остроконечным капюшоном. Глаза ее нестерпимо блестели.