Анна Зегерс - Доверие

Лена воскликнула:

— Роберт!

— Оставь меня. — И он снова сказал Томсу: — Да, так все и было. — Он прижал к себе книгу, словно Томс намеревался увезти ее. Тот улыбнулся:

— Не спеши. Сегодня воскресенье. Не буду тебе мешать. — Он поднялся.

Томс успел прочесть всего несколько страниц этой книги. Те, где Роберт рассказывает свою жизнь. Томс не был уверен, что Роберт в книге тот же Роберт, которого он знал в жизни. Даже хотел надеяться: не тот. Ибо отнюдь не все, что думал и делал Роберт в книге, было ему по душе. Томсу всегда помогали жить умный отец и умная мать. Они не спускали с него глаз. Когда он учился, когда читал, даже когда играл. Они знали, с кем он дружил и в кого влюблялся. Никогда он не думал, что человек может до такой степени погрязнуть во лжи, в мерзостях, в ложном энтузиазме. А Роберт из книги надолго во всем этом погряз. Мне не пришлось из чего-то выпутываться, думал Томс. Роберту же пришлось, и он все преодолел. Не могу себе даже представить, как ему удалось очиститься от скверны.

Роберт, поведавший в книге о своей молодой загубленной, порою подлой жизни, — это Роберт, который на той неделе помог нам, когда дело до петли дошло.

— Всего хорошего, Роберт, до завтра. Читай, читай.

— Он уже где-то далеко, — огорченно сказала Лена.

— Оставь меня, — буркнул Роберт и бросился на кровать.

В книге все начиналось с того, что Селия крикнула: «Я остаюсь с ранеными. О чем тут спрашивать?»… Санитары протащили их сквозь густой колючий кустарник куда-то в темноту. Раненые, верно, слишком ослабели, и Роберт слишком ослабел, чтобы ясно понимать происходящее. Позднее он различил голос Селии: «Лежите спокойно. Я с вами». Он не понимал, лежит он в темноте или у него в глазах темно. Ему все было безразлично. Никто из них не проронил ни слова. Гул прокатывался над ними. Сотрясал их простреленные тела. Селия переходила от одного к другому, одному клала руку на сердце, другому на голову. Она прильнула щекой к щеке Роберта и на ухо шепнула ему: «Лежи спокойно, я останусь с вами». Потом еще раз сказала Роберту, да, конечно, это был именно он, Роберт Лозе: «Они проходят над нами. Скоро пройдут. Лежи спокойно».

Опять вошел кто-то, наверное санитар, и объявил Селии: «Они прошли. Во всяком случае, головные части. Идем с нами, Селия, сейчас ты еще можешь выбраться». — «Нет, — отвечала она, — я же сказала вам, я остаюсь».

В комнату тихонько заглянула Эльза. Повернувшись к матери, она приложила палец к губам:

— Не надо ему мешать.

Наверно, так все и было. Я исстрадался. Лежал при смерти. Может, Герберт Мельцер и разобрал, что говорила Селия. Может, потом сочинил. Кто-то вернулся и сказал: «Идем», она ответила: «Нет, я остаюсь». Но все, что обо мне написано, — чистая правда. И луч света был именно такой. На мгновение он делал Селию красавицей, какой я потом в жизни не видывал. Иначе, чем пишет Герберт, и быть не могло. Почему Селия осталась? Не могла бросить нас в беде. Мы никогда не бросаем друг друга в беде.

Поистине, в этой книге дышит и бурлит сама жизнь. Мы еле живы, а она дышит и бурлит. Сильнее, чем доподлинная жизнь. Герберт еще тогда обещал: «Я напишу книгу. Все мы будем в ней». Он сдержал обещание, и как сдержал! Селия говорит в книге: «Я остаюсь». Она никого не бросила в беде. И потом, после войны, не бросила. И мы здесь, люди того же закала, не бросили друг друга в беде на прошлой неделе.

Где же, черт побери, был на прошлой неделе Герберт Мельцер? Он еще тогда чего только вместе с нами не пережил. На его глазах я стал поправляться в той проклятой пещере, ко мне вернулась речь.

А Рихард Хаген, его я сразу узнал на лесном перевязочном пункте. До того, как нас окружили. Я узнал его и в Барселоне, когда он стоял на залитой солнцем трибуне. Каково же, Рихард, пришлось тебе на прошлой неделе?

Перед тем как покинуть родину, во дворе, окруженном тремя старыми серыми стенами и одной новой, из красного кирпича, я увидел Рихарда. В центре двора стоял стол. Нас заносили в списки интербригад. Об этом ничего нет в книге у Мельцера. Разве его там не было? И сочинить он, видно, не сумел. Стол посреди серого двора с одной-единственной красной стеной.

Я знал, что Рихард тайком предостерегал от меня товарищей. «Не пойму я его. Он с нацистами якшался. Может, он засланный?» Нет, не мог Герберт такого сочинить. Он знал. В залитой нашей кровью пещере я напомнил об этом Рихарду.

Рихард, конечно же, не знал, что я видел его в Испании. На трибуне, под желтым солнцем, на необозримой площади, где все замерло, когда он начал говорить. Меня словно укололо в сердце — узнает он меня? Но как ему меня узнать? Одного — среди многотысячной толпы. Позднее он признался, что у него тогда промелькнула мысль — не Роберт ли это? Каково же, Рихард, пришлось вам на прошлой неделе?