Анна Зегерс - Доверие

— Что ж, если условия подходящие. Надо ведь не просто слушать, но точно все записать.

— А почему бы и нет? — сказал Янауш. — Ко мне никто не ходит.

Янауш жил на улице, большая часть которой пострадала от войны. Развалины домов переднего ряда убрали. Задний флигель, где была квартира Янауша, война пощадила. Правда, чужой человек, глянув вдоль разбомбленной улицы, вряд ли отличил бы ветхий, облупившийся флигель от развалин. Квартира у Янауша была просторная, во всяком случае, могла быть просторной. Одна комната стала лишней, сын Янауша погиб на фронте, невестка, которая с самого начала не ладила с сыном, давно подалась на Запад. Внук, садовник, последовал за ней. Янауш после этого удара окончательно отгородился от людей. Хотя втайне, возможно, и желал их близости.

Потому и голоса, рвущиеся из приемника, обретали для Янауша особый смысл, ему казалось, что кто-то наконец вспомнил и позаботился о нем.

От претензий на свободную комнату, которые могли предъявить соседние семьи, а то и жилищный отдел, Янауш себя обезопасил. Собрав весь хлам, он свалил его в опустевшую комнату, потом, считая, что не все еще сделано, ночью проломил в нескольких местах стену со стороны развалин, теперь в случае прихода товарищей из жилотдела он мог доказать, что стена в аварийном состоянии.

Ночью, когда он уродовал стену, его жена крадучись обошла весь дом, проверила, не проснулся ли кто от шума, спят ли жильцы.

Никто не обратил на них внимания, а Янауш вскоре забыл собственную нахальную затею и в открытую ворчал на нерадивость жилищного отдела — у него-де часть квартиры вот-вот развалится. Стена, можно сказать, кусками осыпается.

Вебер с секунду поискал среди развалин обитаемый дом. Входя в него, с трудом преодолел невольное отвращение, вызванное, разумеется, не чисто выметенным подъездом, а запахом то ли валерианки, то ли другого лекарства, которого он не терпел.

Маленькая робкая фрау Янауш завязала голову чем-то белым, а сверху еще покрылась клетчатым платком. Она тихонько открыла им дверь.

Янауш поманил Вебера своим скрюченным пальцем и, как бывало в гитлеровские времена, заполз с приемником под одеяло. Вебер расхохотался.

— Что ты там делаешь, пуганая ворона? Нынче даже громкоговорители можно слушать. Все ведь слушают.

Янауш мотнул головой и показал на потолок, там-де живет человек, которому нельзя доверять. Потом потянул Вебера за пиджак, тот, с трудом сдерживая отвращение, — в постели запах был еще резче — сунул голову под одеяло и стал слушать.

На мгновение у Вебера, правда, мелькнула мысль, уж не сошел ли старик с ума, что это он вытворяет? Но когда оба одновременно услышали разъяснение, в чем состоят их обязанности перед рабочими и что долг призывает каждого по месту его работы взбодрить нерешительных, взоры их встретились в темноте под одеялом. Голубовато-белесые глаза Янауша впились в спокойные, молодые еще глаза Вебера, — казалось, соприкоснулись концы двух электрических проводов.

Губы Янауша, совсем разучившиеся улыбаться, теперь едва-едва скривились. Зазвучала пролетарская песня, знакомая ему с юности. Вебер ее не знал. Потом передали Бетховена — «Обнимитесь, миллионы!». Янауш выключил приемник. Вебер уже вылезал из-под одеяла.

— Мы еще увидимся. Я пришлю к тебе Бернгарда и Хейнера. Объяснишь им, что и где.

Янауш кивнул. Предвкушение радости отразилось на его застывшем от ненависти лице.

Этим утром Элла хотела встать пораньше. Отяжелевшее тело удерживало ее в постели. Вторая постель была пуста. Она подумала: надо поскорее сварить ему кофе. Но тут вошел Хейнер. Бросил через плечо:

— До свидания, Элла, счастливо.

Слабый свет утра пробился сквозь пелену мелкого дождя, сквозь неяркие занавески в цветочек. Элла отрезала лоскут этой материи и для корзины, в которой будет спать ребенок, она поставит ее в ногах кровати.

Сегодня, подумала Элла, обязательно скажу Альвингеру, что кончаю работать.

Ей еще с той недели полагался отпуск по беременности. Но Альвингер упрашивал: «Нам каждый день, что ты на заводе, дорог. Я дам тебе легкую работу. Ходи из цеха в цех, просто помогай, будешь в курсе всех дел. А то наши тоже стали чересчур колючие. Мужья их накрутили».

Несколько дней назад он в сердцах сказал ей: «Сперва ты, Элла, до хрипоты уговаривала их увеличить выпуск продукции, потом вышел правительственный указ, все осталось по-старому, и мы в дураках. Работницы посмеиваются в кулак, хотя тебя пока что слушают. Если можешь, поработай еще денек-другой».