Витомил Зупан - Левитан [Роман, а может, и нет]

Дерево с той стороны тюремной ограды сбросило листву.

В передачах стали приходить яблоки.

Как же прекрасна будет эта зима. Если она будет теплой — все будет в порядке. А если будет холодной, то опять после каждой мойки полов несколько дней мы будем скользить из одного конца камеры в другой — и будем ждать, что март растопит воду в кувшине, как в прошлом году.

Не исключено, что нам разрешат майки, которые в прошлом году на день празднования прав человека у нас отобрали.

Стричь нас будут теперь под ноль прилежнее, что очень полезно для волос.

Также мы слышали и о некоторых заключенных, которые вылечили себе в тюрьме язву желудка. Не нужна диета на арестантском пайке.

И сердечники благодаря спокойствию чувствуют себя лучше.

Мир снаружи ни черта не стоит, в нашем воображении он значительно лучше. Тут говорят, что арестант арестанту-усугубление наказания, или наказание в наказании. Это очень плохо, что так говорят: у любого есть возможность назвать надзирателя «осел» — и прекрасненько отправиться в одиночный карцер, где его никто не будет беспокоить. Чего желаешь, то творишь в воображении. Никто не может тебе запретить, чтобы ночью ты сел в самолет и отправился на Канарские острова, в Чили, на Гавайи, куда хочешь. Сжуешь ту конфету при взлете и зажжешь себе сигарету. Закажешь себе у любезной стюардессы мерзавчик отличного коньяка. Сколько людей засыпает в самолете, и у них ничего не остается от этого путешествия. А ты смотришь на открывшуюся перед тобой карту рек, горных хребтов, больших городов.

Ну хорошо, если не хочешь путешествовать, можешь среди суровой зимы лечь под весеннюю цветущую черешню и смотреть в синеву сквозь ветви.

Можешь плыть на удобном корабле по большой реке, на крышу поставить столик, уставить его едой и напитками и залечь в пляжное кресло. Смотреть на деревья, проплывающие мимо.

Сколько людей торчат весь день в офисе, потом бегут домой, отправляются в прокуренные трактиры и с заплетающимися ногами бредут около полуночи домой, чтобы помятыми снова рано встать и бежать на работу. Эти люди вообще не могут попасть на яхту и отправиться по большой реке, даже финансово этого не тянут. А мы тянем. Мы с легкостью можем заказать себе какую угодно красавицу в свою постель и можем делать с ней, что нам взбредет в голову. И мы можем завоевывать мир, побеждать своих врагов, осыпать себя славой и богатством.

Некоторые люди на свободе сидят в своих сырых квартирах и таращатся на снежную метель, стучащую в оконные стекла.

Чтобы мне не было скучно, меня переместили в другую камеру, где я был знаком почти со всеми жителями, она была чуть меньше, чуть темнее, но точно такая же холодная.

А зима проползала мимо.

Там был занимательный корзинщик, который как раз только вернулся из женской тюрьмы, где у него были трехмесячные курсы по плетению корзин из ивняка. Он подтвердил, что женщинам-заключенным действительно надзирательницы режут колбасы и колбаски, иначе бы они наяривали себя целыми ночами — такие они дикие. «Мужики — это ерунда в сравнении с ними», — сказал он. В мастерской наскакивают одна на другую «среди бела дня», щупают друг друга, кусаются, визжат. Ругаются еще хуже мужиков — и быть там надзирательницей совсем нелегко. Они набросили охраннику вечером одеяло на голову, схватили его, и штаны прочь — и потом он уже вообще не понимал, что они с ним творили, конец у него был весь стерт, и яйца затекли, как два мужицких кулака.

— Иногда я не решался идти с ними вечером в актовый зал, — рассказал он простодушно.

Женщин он немного боялся еще по своему опыту в королевской коннице, где служил по призыву до войны. Он был адъютантом одного капитана и должен был ходить с его женой на рынок, а еще мыть посуду, натирать паркет, и вообще он был скорее служанкой, чем солдатом. Однажды она сказала ему, чтобы он вымыл ей ноги. Она уселась — без штанов — широко расставив ноги, а он встал на колени и мыл ей ноги. Ну, бабой она была красивой, и он рукой забирался все выше и выше, пока мыл. И она вела себя так, будто ей нравится, и вдруг неожиданно влепила ему пощечину, и еще одну, и еще. Он, заикаясь, стал оправдываться, что не хотел ничего плохого. «А ведь, может, и правда, не хотел, — сказала она, погладила его и отвела в ванну. — Ну, хорошенько вымойся». Потом взяла его к себе в постель. И это было еще не все. Однажды у нее в гостях была подруга, и она позвала его в комнату. «Ты себе не представляешь, какая у него хорошая фигура, — сказала она подруге, — знаешь, он не такой неуклюжий, как кажется». И велела ему раздеться. Он разделся до трусов, но должен был снять и их. А потом они забавлялись с ним. О таких вещах он тогда даже и не слышал. К тому же она была капризной, как упрямая кобыла, то одно ей не нравилось, то другое, а потом она опять его обнимала и целовала. И смотрела, когда он должен был обработать ее подругу, и щупала в это время обоих, стерва. Он был счастлив, когда должен был из-за каких-то скачек отправиться в другой гарнизон.