Александр Проханов - Красно-коричневый

– Полковник, – сказал из носилок Мороз, глядя на Хлопьянова блестящими глазами, утонувшими в костяных глазницах. – Мой автомат у тебя!.. Верни!.. Пусть мои хлопцы меня пристрелят!.. Живым не отдавайте!.. Мучать будут!.. Как Тараса Бульбу, сожгут!.. Пристрелите меня, Христом Богом прошу!..

– Ладно, сотник, лежи, не греши!.. – перебил его казак в ободранной шинели, из-под которой сочно краснели лампасы. – Мы тебя вынесем, выходим!.. Еще погуляем с тобой!..

Хлопьянов вышел на позицию, где на матрасах залегли автоматчики. На их рукавах краснели шевроны с бело-алой Звездой Богородицы. Вождь был среди них. Принял от Хлопьянова лист с приказом. Внимательно читал, водя по странице глазами. Прочитал и обратился к соратникам:

– Приказ подлежит исполнению. Сопротивление прекращаем. Но оружие не сдаем. Выносим на себе. Это не главный бой. Главный бой впереди, – он вернул Хлопьянову лист с приказом. Повернулся к здоровенному русобородому соратнику: – Подготовиться к отходу. Группу прорыва – к вентиляционному люку. Оружие складировать в схронах. Остальным вымыть руки, смыть смазку и пороховую гарь. Спороть шевроны. Выходим по одному. Сбор в лесу, сегодня в девятнадцать часов. – Он легко поднялся, бережно отер рукавом цевье автомата.

Хлопьянов собирался покинуть позицию, двинулся по коридору, но его остановил Николай. Взволнованно задышал, шагая рядом:

– Я автомат не отдам!.. Буду здесь!.. До последнего патрона!.. Живым не дамся!.. Маме моей позвоните!.. Прощайте!.. Слава России!.. – он кивнул. Не дожидаясь ответа, пошел, побежал вверх по ступенькам, где уже не было постов и защитников, а разгорался, сжирал этажи огромный гудящий пожар.

Хлопьянов не остановил его. Нес листок, не понимая, какой его наделили ролью – благородного спасителя жизней или темного вестника поражения.

На посту, где у лифтов дежурили бойцы из «Союза офицеров», приказ Руцкова читали немолодые опрятные люди, вооруженные автоматами. Их было несколько, склонивших свои седоватые головы к листку бумаги. Первый, кто дочитал, круглоголовый крепыш, двинулся на Хлопьянова, наставил на него автомат:

– Предатели!.. Опять, вашу мать, предали!.. Руцкой, вашу мать, предатель!.. Пулю в лоб, и выбросить в окно предателя!.. Стояли и будем стоять!..

Его оттесняли от Хлопьянова, пытались отобрать автомат. А он отбивался, плевался, хрипел:

– Пристрелить Руцкого, собаку!..

Хлопьянов обходил посты, завалы из поломанной мебели, доты, построенные из перевернутых бронированных сейфов. Группа бритоголовых, в кожаных куртках, обороняла северное направление. Изучали приказ. Передавали друг другу листок. Всматривались в подпись. Вернули приказ Хлопьянову. Их командир с лицом боксера, в шрамах, рубцах и вмятинах, с золотой цепью на шее, поднял автомат за ствол и шмякнул прикладом об пол. Полетели щепки, винты. Он снова ударил, ломая оружие. Его товарищи вслед за ним ловко и быстро разбили свои автоматы. Кинули на пол избитое железо.

На нижнем посту скопились баррикадники, вооруженные железными прутьями и обрезками арматуры. Долговязый закопченный детина с кровавым бинтом на лбу прочитал приказ. Ухмыльнулся. Крутанул раненной, с запекшимися волосами головой.

– Ну вы, ребята, даете!..

Обнажил в смехе желтые прокуренные зубы.

– Ну вы молодцы, ничего не скажешь!..

Напряг длинную жилистую шею, на которой заиграла черная вена.

– Ну вы, парни, загнули, с вами не соскучишься!..

Охлопывал себя по бокам костлявыми руками, словно искал в карманах сигареты. Сделал ногами коленце, зашлепав по полу большущими полуразвалившимися башмаками.

– Ну вы, ребята, вообще!..

Он плясал на полу, топал башмаками, приседал, растопыривал руки, бил себя по подметкам, по ягодицам, крутил во все стороны забинтованной головой, хохотал. Его смех переходил в рыдания. Товарищи обнимали его. Охватывали худое дрожащее тело. Отирали темные, бегущие по щетине слезы. А он все дергался, смеялся, пытался танцевать, приговаривая:

– Ну вы, ребята, вообще!..

Весть о капитуляции летела по этажам, проникала сквозь стены в депутатский зал, в кабинеты, в закоулки и переходы. Достигала отдаленных постов, развернутых в коридорах лазаретов. Весь Дом наполнился шевелением, страданием, ропотом. Люди поднимали с носилок свои простреленные тела, вынимали из бойниц стволы автоматов, дышали на отекающие огарки свечей. Ужасались, спрашивали друг друга: что будет? Почему их отдают на расправу?

Хлопьянов вернулся к центральному входу, где Красный генерал, оповещенный о капитуляции, все так же сидел на опрокинутом ящике. Приднестровцы в черных беретах не выпускали оружия. Недоверчиво, зло глядели на пробегавших мимо взбудораженных людей.