Ион Деген - Четыре года

В конце ноября или в начале декабря 1944 года (не помню точно) приехал к нам в бригаду генералполковник Родин со свитой старших офицеров и ротой охраны. И еще – не знаю, подумал ли я об этом тогда, или описываю уже нынешние размышления о том, что, когда на передовой младшие командиры не представляли себе, где найти хоть одного солдата, чтобы залатать очередную брешь, у генерала Родина была целая рота охраны. Рота бездельников.

Естественно, что генерал для инспекции выбрал наш батальон, который всегда был в голове атаки. Но почему он выбрал мой взвод, не знаю.

– Убрать маты! – Скомандовал генерал.

Убрали. Родин подошел к моему танку, извлек из кармана носовой платок и протер им трак. Слава Всевышнему, платок остался чистым. Но гроза все же разразилась. Генерал подозвал моего механика-водителя и приказал ему расстегнуть комбинезон.

– Тебя не наградили за прошедший бой?

– Наградили, кажется, товарищ генерал-полковник.

– Не кажется, а точно. Орден Красной звезды. Я-то знаю, что сделал ваш экипаж. Так где же твой орден? – Родин гневно посмотрел на командира бригады, вытянувшегося, как новобранец, по стойке смирно, и прорычал:

– Где?

Интересно, почему он спросил у механика-водителя, а не у меня? Я ведь тоже еще не получил своей награды.

– Не получили знаков, товарищ генерал-полковник.

– Не получили?! Рас…дяй? Так я, как Суворов, должен знаки возить и раздавать? Говно ты – не полковник!

И надо же – взгляд генерала остановился на прожженной новенькой шинели десантника-мотострелка. Вероятно, разгильдяй прожег шинель у костра.

– Ну-ка, сынок, подойди сюда. Ты откуда попал в эту говенную бригаду?

– Из госпиталя, товарищ генерал-полковник.

– А в госпиталь?

– Из сто двадцатой танковой бригады, товарищ генерал-полковник.

– Так возвращайся, сынок в сто двадцатую. Здесь же о тебе никто не заботится. Этому говнюку полковнику наплевать на то, что у тебя дыра в шинели. Как же он будет заботиться о тебе в бою? Иди, сынок. Скажешь, что Родин тебя послал.

Солдат потоптался и скрылся за ближайшим "гаражом", где кто-то из танкистов тут же засветил ему "фонарь", чтобы не лез на глаза начальству в прожженной шинели.

А генерал Родин продолжал бушевать.

– Тревога! – Гаркнул он.

Заработали моторы. Родин ткнул меня пальцем в грудь:

– Почему не выезжаешь?

– В моем распоряжении десять минут, товарищ генерал-полковник. Температура масла должна подняться до пятидесяти пяти градусов.

Генерал скосил глаза в сторону стоявшего рядом с ним инженер-подполковника. Тот слегка кивнул. Через восемь минут мы выехали из окопа. Танки вытянулись в колонну на грунтовой дороге. Командиры поднялись на пригорок. Родин решил провести рекогносцировку.

– Доложи, что видишь, – обратился он к лейтенанту Володе Иванову, командиру танка в моем взводе.

Местность мы знали, как свою ладонь. Больше месяца торчали здесь. Каждый из нас, не глядя, мог рассказать о любой детали между грунтовой дорогой и передним краем, до которого было одиннадцать километров.

Володя вытащил планшет и четко начал:

– Слева, на юго-западе лес Шталупенен.

В душе я улыбнулся. В лесу Шталупенен располагался медсанбат. Красивый блондин Володя Иванов пасся в том медсанбате. Две медсестры воевали из-за него друг с другом.

– Какой к… матери лес?! – Прорычал генерал-полковник. – Ты что ослеп? Роща Шталупенен, а не лес. – Родин ткнул пальцем в карту.

Не знаю, наверно вожжа попала мне под хвост. Накопившаяся обида за себя, за командира бригады, за Володю Иванова, за всех облаянных, затопила меня и выхлестнулась наружу:

– Разрешите вопрос, товарищ генерал-полковник?

– Ну.

– Какого года рекогносцировки ваша карта?

Родин взглянул на планшет:

– Ну, 1891-го.

– За пятьдесят три года роща могла превратиться в лес.

– Что?!! – Генеральский крик потряс морозный воздух. – Гнида! Да ты… Пошел отсюда к… матери!

Я четко приложил ладонь к дуге танкошлема и во всю мощь хорошо поставленного командирского голоса прокричал:

– Есть, идти к… матери, – и уже чуть тише, – вслед за генералом, который знает туда дорогу.

Чеканя шаг, я прошел мимо обалдевших офицеров.

Родин орал и топал ногами. Досталось и комбригу и комбату. Этого я уже не видел. Только слышал генеральский мат. Картину потом описали мои друзья. Я подошел к своему танку. Механик-водитель испуганно выглянул из люка:

– На хрена он тебе сдался? Ты представляешь себе, что сейчас будет?