Холли Габбер - Мозаичная ловушка

Он хотел острых ощущений, но не знал, в какой области их искать, чтобы они оказались в меру волнующими и в меру безопасными. Он не хотел лишиться славы рокового мужчины, хотя и тяготился обязанностями, которые налагала на него внешность. По большому счету работа была для него куда важнее возни с барышнями – но об этом никто не должен был догадаться. Всем следовало думать, что он поражает жен–ские сердца одно за другим, одновременно с необычайной легкостью создавая ошеломляющие проекты для успешной архитектурной мастерской, в которой ему удалось прочно осесть после окончания университета. На самом деле в течение нескольких лет полеты его фантазии и стилевые пристрастия никого не интересовали: он считался классической шестеркой и занимался исключительно проектированием крошечных фрагментов – перегородок, сантехнических узлов, лестниц, черных входов. А чтобы подняться на пару ступеней выше и приступить к проектированию парадного входа, следовало создать такой фрагментик в заранее заданном стиле, от которого босс пришел бы в восторг или хотя бы удовлетворенно хмыкнул. Никто не знал, скольких бессонных ночей стоили Ларри эти крохи, когда он часами сидел за столом, обхватив голову руками, закрыв глаза и мучительно пытаясь выстроить в собственном воображении нечто, достойное восхищения.

Теперь Ларри жил довольно затворнически в авантажной холостяцкой квартире. Он давным-давно покинул квартиру, в которой провел детство, и приобрел другую – более ему подходящую. Обставил ее оригинальными штучками, стараясь соблюсти невероятно сложный баланс: не допустить заурядности даже в мелочах и не удариться в манерную вычурность. Часто по вечерам он в полумраке валялся на диване (рядом на журнальном столике непременно стояла керамическая миска с обожаемыми солеными сухариками), подложив руки под голову, слушая хорошую музыку, размышляя о том о сем и любуясь своими приобретениями. Потом они, как и подружки, ему надоедали, начинали казаться второсортными, затем пошлыми, и он их передаривал родителям, а те избавлялись от его подарков уже по собственному усмотрению.

Что Ларри действительно нравилось, доставляло истинное наслаждение, так это дразнить женщин, затевавших с ним любовную игру, но оставлявших его равнодушным. Таких находилось достаточно: с годами он превратился из хорошенького мальчика в красивого лощеного мужчину, по-прежнему обладающего достаточными средствами. Он не считал себя жестоким и не думал, что мстит за давнее поражение, подобные разъяснения он оставлял шарлатанам-психоаналитикам, – просто он не мог отказать себе в будоражащем удовольствии помучить очередную представительницу племени самодовольных декоративных хищниц, тянущих к нему свои коготки. Когда она со слезами и проклятиями посылала его к черту, он бывал вполне удовлетворен. Подобно военным летчикам, рисовавшим на своих самолетах по одной звездочке за каждый сбитый самолет противника, Ларри мысленно поступал так же: на его счету имелось уже немало столь приятных для честолюбия звездочек.

И все же стопроцентно безмятежного бытия он не смог добиться. Его снедало постоянное, неизбывное разочарование, отравляющее благополучие дней и спокойствие ночей. Когда-то он думал, что покатится по жизни легко и плавно, словно на коньках, стремительно сделает карьеру, к сорока годам прославится, а еще лет через двадцать его имя – имя знаменитого архитектора начала ХХI века – войдет в справочники и учебники. Он привык к сиянию, постоянно излучаемому мамой, вырос в его отблесках, словно маленький принц, и был уверен, что станет таким же – востребованным, блестящим, обласканным удачей. Но оказался ординарным, одним из многих, просто хорошим и способным профессионалом, но далеко не самым талантливым и выдающимся. Да, он потихоньку поднимался по иерархической лестнице, но бурного карьерного взлета ждать уже не приходилось. К этому невозможно было так просто привыкнуть. С этим еще долго предстояло смиряться и как-то жить. Именно как-то.

К середине апреля Саманта была вынуждена признать, что не особо продвинулась в своих изысканиях. И назвать Ларри стойким, как скала, она не могла – скорее он был подобен песчаному пляжу: сколько бы волны ее поползновений ни захлестывали прибрежную полосу, они мгновенно просачивались сквозь песок, остававшийся сухим и ровным, не тронутым ни чужим, ни своим волнением. Оскар внимал ее малоуспешным попыткам безмятежно и невозмутимо, Серхио опасался поддевать ее в открытую, но втайне – сомневаться не приходилось – довольно потирал руки.