Холли Габбер - Мозаичная ловушка

Из этого поэтического опуса со всей очевидностью следовало, что порой, в мертвящей пропасти ночей, в нем еще всплескивалась практиче–ски опочившая любовь. Но постепенно Ларри успокоился окончательно и принялся – в соответствии с собственной установкой – жить дальше: ровно, комфортно и вполне успешно. Страничку из блокнота с записанным стихотворением он через некоторое время разорвал – не для того, чтобы забыть, он все равно уже помнил его наизусть. Просто Ларри, вновь спрятавшийся под маской вселенской бесстрастности, приросшей к нему еще прочнее, страшился случайной огласки: а вдруг кто-либо обнаружит этот листок и поймет, что и он мог пошленько терзаться и изливать душу в рифмованных строчках. Пережив настоящую личную катастрофу, он теперь панически боялся показаться мучеником, а потому располовинил собственный имидж, придуманный в далекие двенадцать лет, отбросил томную печаль и оставил только холодность – по возможности циничную и ядовитую.

По здравом размышлении Ларри пришел к однозначному выводу: он больше не допустит подобных переживаний, ибо женщины – мерзкие, лживые, корыстолюбивые, лицемерные и криводушные существа. Они похожи на витаминные шарики, которыми его кормили в детстве: снаружи глянцевито-яркая и сладкая оболочка, но достаточно слизать ее языком, и под ней обнаруживается начинка – коричнево-черная, шероховатая, горькая. Эта противная гадость и есть истинная сущность лекарства, а соблазнительное обличье призвано лишь обмануть все пять чувств и вызвать желание немедленно положить в рот хорошенький конфетоподобный шарик. Один раз он попался на этот крючок, но второго раза не будет!

С мамой они помирились довольно легко: узнав, что история с мадам из предместья осталась в прошлом, она быстро сменила гнев на милость, Ларри опять стал ее милым ангелочком, о его категоричном отказе от финансовой помощи и ее бурной реакции на его слова оба предпочли забыть, и все пошло по-прежнему.

Однажды, чудесным зимним вечером, когда Ларри приехал к родителям отмечать Рождество, мама вновь завела с ним просветительскую беседу об искусстве – этому как нельзя более соответствовала обстановка: потрескивая, горел камин, мерцали гирлянды на елке, под массивными настенными часами покачивалась и мерцала позолоченная звезда с вытянутыми лучиками.

– Знаешь, мой ангел, – задумчиво сообщила Памела, – один гениальный композитор сказал: струнные квартеты напоминают беседу четырех приятных людей. Первая скрипка – мужчина средних лет, наделенный большим умом. Вторая скрипка – его собеседник, склонный соглашаться с мнением своего рассудительного визави. Виолончель – человек пожилой, ученый и очень положительный. Ну а альт – милая дама, которая в силу природной болтливости постоянно стремится принять участие в разговоре. И хотя эта беседа несколько сложна для женского ума, дама все же вносит в нее известное изящество.

Этот развернутый афоризм подтолкнул Ларри к двум умозаключениям. Первое: достаточно выступить со скетчем о струнных квартетах в любом более-менее продвинутом обществе, и пожизненный статус высоколобого интеллектуала ему обеспечен, пусть даже больше он ничего не скажет. Второе: роль женщины в этом самом продвинутом обществе, как и роль альта, вполне определенна. Те, что соглашаются с собственной второстепенностью, милы, обаятельны, непритязательны и добровольно признают себя элементом украшения обстановки (чем-то вроде рождественских фаянсовых статуэток), его вполне устраивают. Те, что претендуют на лидерство и убеждены, что хорошее образование, напористость, страстная готовность к умным разговорам и неизменно увязанная с ней характерная бойкая развязность покрывают их прочие недостатки (в том числе внешние), его решительно не интересуют. В лучшем случае он готов воспринимать их с легким скепсисом, в худшем – попросту игнорировать.

Придумав правила игры для дальнейшей жизни, Ларри поначалу жестко следил за их соблюдением. Он менял мурлыкающих и чирикающих смазливых милашек одну на другую, зачастую не запоминая ни их имен, ни внешности. С кем-то он встречался по несколько месяцев, с кем-то проводил одну ночь и раскланивался, с кем-то даже не добирался до постели и заблаговременно отступал. Но по прошествии нескольких лет такой круговерти Ларри ощутил в душе зияющую пустоту, которую нечем было занять. На него начали наваливаться приступы хандры – туск–ло-серой и затяжной, слегка напоминающей настоящую депрессию. Ему стало лень вести охоту за все новыми и новыми дамами сердца – собственно, принципиальной разницы между ними не наблюдалось. Теперь он периодически выуживал из памяти и записной книжки одну из бывших пассий и возобновлял знакомство. Убедившись, что ничем свеженьким она его не порадует, он спустя некоторое время вторично давал задний ход и продолжал свое размеренное существование, напоминавшее бесцельное плавание на надувном матрасе.