Владимир Качан - Роковая Маруся

Кока почти спился. Он считает, что его жизнь не удалась. Он все так же работает в этом театре, однако ничего не получилось из того, чем обещал стать Костя Корнеев в блистательном начале своей карьеры. После истории с Машей все пошло как-то вкривь и вкось. Роли в театре предлагались все хуже, потому что и игрались им все хуже, да и в кино почему-то перестали приглашать. Как и все слабые люди, Костя винил в этом только обстоятельства и окружающих; почти каждый вечер он сидел в ресторане ВТО, а после пожара перекочевал в «Балалайку» (так ласково и фамильярно, без всякого уважения к музыкальной культуре страны, называют ресторан Союза композиторов). Всем случайным и неслучайным своим собутыльникам Костя жаловался на судьбу, которая в России беспощадна к настоящим талантам; еще жаловался на режиссеров, которые его не видят и не понимают. Костя забыл или даже вовсе не знал того, что спрашивать надо прежде всего с себя, тогда все будет идти в правильном направлении и рано или поздно, но наладится. Поэтому он ничего не делал, а только пил и ругал всех и всё. «Все вокруг – козлы и подонки; в этом театре только два настоящих артиста: ты и… Давай выпьем!» – говорил Костя любому из своих коллег, кто ему сегодня ставил.

Он и не заметил, как веселая алкогольная карусель перешла в тяжелую зависимость от нее; он все думал, что может бросить в любой момент, если захочет, только не хочет пока; ему нравится это – так зачем завязывать? Он не замечал, как постепенно теряет форму, набирает лишний вес, как красивое, тонкое, благородное некогда лицо обрастает складками, мешками и вторым подбородком. Хотя… скорее всего замечал, бреясь по утрам, но он себе это прощал поначалу, а потом и вовсе махнул рукой: мол, ну и хрен с ним, и так сойдет. Его часто мутило утром, и он находил свое–образный черный юмор в том, что приходил в ванную и, чтобы вызвать рвоту, – быстро взглядывал на свое утреннее лицо, в помутневшие желтки своих глаз. Средство было верное: всякий раз его неизменно тошнило от самого себя. А после – к черту все это, пара пива, сто грамм и – на работу. Ну, а вечером – в «Балалайку», с пятеркой в кармане: для начала – хватит, а потом кто-нибудь нальет. Обязательно наливали: кто-то помнил первые Костины фильмы, он и сам мог напомнить, если выпить очень хочется; кто-то из жалости; а кто-то таким образом возвышался перед своей девушкой, угощая «упавшую звезду» – артиста Корнеева.

У Кости всегда была в кармане козырная карта, безотказное средство на крайний случай: это была фотография, на которой он был в обнимку с Юрием Гагариным. Фотография была сделана в общежитии театра, до или после исторического полета – я не знаю, но факт тот, что вся компания была навеселе, а открытый, наивный и скромный первый космонавт планеты то и дело оборачивался к окружающим и, счастливо улыбаясь, восклицал: «Да мне в отряде никто не поверит, что я с Корнеевым знаком! Мы все его фильмы видели!»

Вот уж, действительно, не знаешь – где найдешь, где потеряешь! Кто сейчас Гагарин? И кто сейчас Костя Корнеев, добивающийся угощения с помощью этой фотографии? Косолапо-лакейской походкой колядует он сейчас по всем столам «Балалайки». Да, и походка изменилась у Кости: пружинистая грация хищника семейства кошачьих сменилась усталой и ленивой пластикой циркового медведя, готового даже обруч вертеть ради подачки на арене.

Рассказывают, что месяц назад в ресторане Дома кино Кока встретился с Тоней. Тоня сыграла главную роль в очередном фильме, премьера которого тут и праздновалась. Фильм был принят для Дома кино – триумфально, аплодировали довольно долго, потом, традиционно, – в ресторан, отмечать. Тоня стояла с охапками цветов перед входом в ресторан, как вдруг к ней подошел Кока. Больше двадцати лет Тоня его не видела, но узнала сразу, даже не глазами, потому что трудновато было узнать в этом оплывшем человеке, старающемся держаться прямо, свою первую любовь. Узнала чем-то другим, особым: что-то неожиданно заныло внутри, будто мертвые нервные клетки, пораженные когда-то Костей Корнеевым, вдруг разом ожили и закричали ему навстречу. Подсознание догадалось, что перед ней – Костя, а не сама Тоня.

А Кока встал перед нею и, развязно расшаркиваясь и ёрничая, сказал: «А-с-с-с-ь!» – что означало у него сейчас, понятное дело, – «здрасьте».

– Здравствуйте, – тихо произнесла Тоня.

– Сколько лет, сколько зим! – ненавидя себя за гадкую, особенно в этой ситуации, банальность, фальшиво пропел Костя. Он, хоть и в нетрезвом виде, вкус все-таки сохранял. Тоня уловила это, и тон поддержала: «Двадцать четыре лета и двадцать четыре зимы, если точно. – И продолжила очень просто, приглашая и его к тому же: – Здравствуй, Костя».